Възд в город Памятник Гайдаю Мемориал Славы

Жёлтый дьявол. Том 2. Гроза разразилась. 1919 год. Глава 32. С папиросой в зубах

Жёлтый дьявол. Том 2. Гроза разразилась. 1919 год. Глава 32. С папиросой в зубах

Глава 32-ая

С папиросой в зубах

1. Свет в окне

Январь на исходе.

Над Иркутском холодной колючей мглой движется ночь.

Пальцы страха сжимают городу горло.

Черные провалины окон застыли в немом ожидании.

Над белой, шершавой, бугристой Ангарой черным силуэтом – понтонный мост.

За ним… там, где под горой предместье Глазкова, жмется вокзал… слышны гудки паровозов.

Один за другим приходят с запада чешские эшелоны и уходят на восток.

А на улицах города мертвая тишь. Только время от времени покажется и скроется чешский патруль или промчатся на конях партизаны из отряда Карандашвили.

Мерзлый льдистый снег звонко скрипит под ногами. Купол собора уставился и глядит через всю Тихвинскую площадь в стену высокого белого здания. Там на втором этаже из маленькой комнаты дерзко льется через окно свет.

В комнате двое: граф Клодель и Карандашвили.

Клодель только что пробился в Иркутск с востока.

– Когда было восстание? – спрашивает он у Карандашвили.

– В последних числах октября. Оно охватило быстро весь район Иркутск – Красноярск. Все тыловые части Колчака присоединились к восставшим. Только здесь, в Иркутске, был бой. Защищались юнкера да часть егерей.

– Долго?

– Нет! Начальник гарнизона генерал Сычов сам предал свои части, удрав со штабом на автомобилях.

– Куда?

– К Семенову. Он увез с собой 26 человек пленных революционеров. Потом их всех утопил в Байкале.

– А-а-а!.. Возьмем на заметку.

– После переворота организовалась власть – так называемый политический центр… Эсэры и меньшевики.

– Долго они проскрипели?

– Не очень. В январе передали власть Ревкому.

– Угу! Такой у них обычай: мавр сделал свое дело, мавр… А, да!.. Колчак-то где был?

– Он ехал с фронта в Иркутск и застрял со своим поездом в Нижне-Удинске. Там его взял под охрану чешский ударный батальон.

– Ну!

– Потом железнодорожные рабочие объявили забастовку, требуя от чехов выдачи Колчака и русского золота.

– Так. Дальше.

– А чехи сейчас только и думают, как бы скорей унести ноги. Они ведь у всех поездов, даже санитарных, отцепляют паровозы для своих эшелонов. Когда им рабочие предъявили свое требование, они моментально согласились (только, мол, движение не останавливайте). Жанен отдал приказ… Ударный батальон привез Колчака сюда и выдал его политическому центру. Золото тоже передали. Колчак сидит теперь в тюрьме. Большевики следствие ведут… канителятся.

– Гммм… На это надо обратить внимание. Нужно настаивать перед Ревкомом на расстреле… Немедля.

– Я того же мнения. Большевики говорят, что его надо сохранить и отправить в Москву. Суд будет там.

– Дудки! Его надо прикончить немедля.

– Едва ли удастся уломать Ревком. Они ведь упрямые.

– Тогда вот что… Если Ревком не согласится, нужно сделать нападение на тюрьму, отбить Колчака и ликвидировать его.

– Дело! Над этим надо подумать.

– Вот, вот… План разработаем… А ты поговори с Ревкомом еще раз. Только осторожно… Не проговорись. Ты ведь горячка.

– Сделаем!

Замолчали.

Карандашвили задумался, опершись на свою кривую шашку, поглаживая седые усы.

 

2. Навстречу бегущим

Вокзал.

Длинный эшелон. Все теплушки… теплушки…

На перроне полно солдат. Большинство из них в английском обмундировании… Только погоны сорваны. Это бывшие кадровые части Колчака.

А вон и партизанский отряд. Партизаны одеты в полушубки, тужурки, дошки… На головах у них папахи и сибирские ушанки. Почти у каждого через плечо красная лента или бант.

Вот в стороне кучка командиров.

Разговаривают…

– Кто ими сейчас командует?

– Каппель. Их поэтому и каппелевцами зовут. Хотя это остатки всей колчаковской армии.

– Да что вы, не слышали, что ли? Каппель ведь умер под Тулуном.

– А-а-а!.. Тогда, наверно, Пепеляев.

– Нет! Было сведение, что Пепеляев болен тифом и лежит где-то в чешском санитарном поезде.

– Так кто же ими командует?

– Я знаю.

– Кто?

– Войцеховский.

– А-а-а-а!.. слышал.

– Как вы думаете, справимся мы с ними?

– Боюсь, что нет.

– Почему?

– Наши части немногочисленны. Это, во-первых. Во-вторых, неиспытанные… по крайней мере, кадровики… А, в-третьих, каппелевцы спасают свою шкуру: сдаться в плен они боятся… Сунуться им некуда… Приходится пробиваться… Поэтому они будут драться отчаянно.

– Ну, увидим.

– По ва-а-аго-о-онам! – несется крик, – сади-и-ись!

Солдаты, спеша и толкаясь, лезут в теплушки.

Поезд трогается… на запад.

Это из Иркутска отправляются революционные части навстречу остаткам армии Колчака, бегущим с фронта.

 

3. В котле

Голова, словно ртутью налитая. Виски гудят. Что-то тяжелое давит сверху на глазное яблоко.

Два дня не спал.

Работы уйма. Момент тяжелый, опасный, ответственный.

Целый день мечется между креслом своего кабинета и прямым проводом телеграфа.

Со всех сторон тянут, отовсюду требуют…

С фронта идут невеселые вести. Фронт требует поддержки. Чехи что-то опять начинают вести себя двусмысленно.

А тут в Иркутске, в городе, забитом попрятавшейся колчаковщиной, целая кипень с организацией тыла, с налаживанием продовольствия и прочее.

А времени мало: только 24 часа в сутки… Ээх.

– Товарищ Шамов! – говорит секретарь, – вы бы отдохнули немного. На вас лица нет.

– Некогда, товарищ, некогда… Мне нужно к прямому проводу. Возвращусь через полчаса.

Спешно сунув в портфель какие-то бумаги, Шамов стрелой летит из кабинета.

Словно угадал: навстречу по лестнице… курьер.

– Товарищ Шамов!.. К прямому проводу.

– Иду, иду…

– Иркутск точка Говорит Шамов.

– Зима точка Говорит Калашников.

– В чем дело?

– Фронт прорван точка Белым помогли чехи открыв у нас в тылу огонь точка Части отступают точка Отхожу к Иркутску точка Организуйте оборону.

Так. Началось.

В кабинете:

– Дррррр – телефон. Трубку к уху… В рупор:

– Алло!

– Кто говорит?

– Шамов!

– Товарищ Шамов! Говорит Чудновский. Сегодня утром около тюрьмы был устроен пожар. Очевидно, дело белогвардейцев. Полагаю, хотели в сумятице освободить Колчака. Организаций много. Одна уже нами раскрыта.

– Так. Товарищ Чудновский! К шести часам вечера будьте в Ревкоме… Заседание.

– Хорошо.

Дзинь.

Да. Несомненно. Узнали о поражении. Теперь закопошатся в городе. Будут пытаться освободить Колчака или даже устроить выступление. Армия отступает. Каппелевцы близко. Иркутск может пасть. Придется уйти в тайгу. Тогда…

Надо действовать.

– Товарищ секретарь! Известите товарищей… Сегодня в шесть чрезвычайное заседание… Быть всем непременно. Дайте карту…

– Товарищ Шамов! К вам Карандашвили.

– Ага!.. Зови.

Сначала кривая кавказская шашка… затем черная бурка и над ней седая голова.

– Пришел к тебе. Важный вопрос у меня.

– Говори.

– Долго вы будете возиться с Колчаком?

– Ну!

– Его нужно уничтожить… Партизаны волнуются.

– Было бы лучше отправить его в Москву на революционный суд, но…

– Я так и знал. С вами не сговоришься. Слушай, товарищ… Я, право слово, не стерплю… Дождетесь, что мы сами начнем действовать.

– Успокойся. Дурака не валяй. Теперь все равно делать нечего… Придется его судить здесь. Обстоятельства складываются так. Сегодня в шесть заседание… Будь.

 

4. Шепот тюремных стен

Там… за Ушаковкой… около Рабочей Слободки… огромное кирпичное здание. Толстые высокие стены ограды… решетки квадратных окон…

Тюрьма.

Наверху в одиночной камере стоит у окна развенчанный верховный правитель адмирал Колчак.

Руку – за борт сюртука…

Смотрит.

А по тюрьме сверху вниз и снизу вверх из камеры в камеру арестантским радио несется дробный прерывчатый стук.

Каменные уши кирпичом барабанных перепонок чутко слушают, как шепчут сенсационную новость беленой глиной каменные уста.

Тюрьма – чудовищный организм, где за толстыми оболочками клеток живут в протоплазме спертого воздуха бледно-синие волосатые ядра.

Мечутся ядра от стены к стене, от окна к глазку… бьют суставами костлявых пальцев по штукатурке стен.

Ноют стены шепотливым гудливым стуком…

Передают: приговорены смерти:

– Колчак.

– И Пепеляев.

– Расстрел завтра.

– Утром.

Слушают: приговорены смерти:

– Колчак.

– И Пепеляев.

– Расстрел завтра.

– Утром.

 

5. Палач

Холодные липкие руки скребут воздух крючковатыми пальцами. Судорогой дрожь пробегает по телу. В горле клубок. Мутные глаза лезут из орбит и с ужасом смотрят на белую гладь стены. Слух напряжен… Ловит:

– Приговорены к смерти Колчак и Пепеляев. Расстрел завтра утром.

– Уфффф!..

Тело слабеет и покрывается потом.

Слава богу: не он… не его приговорили… нет.

Но все равно… Не спастись.

Чувствует: рано или поздно выступит стена его имя. Холодный камень скажет слово… И это слово: смерть.

Что делать? Господи! Что делать?

В узком сдавленном черепе палача торопливые скачут мысли…

Широко шагая кривыми ногами, мечется из угла в угол. В черной щетине волос посиневшие пальцы.

В этой же тюрьме он служил при Колчаке палачом…

А теперь… арестант.

Палача не помилуют… Знает.

Сегодня Колчак… Завтра он…

Колчак?

Ба! Идея! Неужели?.. Авось… Быть может… Господи!

Узловатое тело палача – камнем к столу.

Крючковатые пальцы дрожа вынимают из-за пазухи огрызок карандаша и лист курительной бумаги.

Пишет…

Еще ниже свисает и без того отвисшая, непомерно большая зубастая челюсть. С толстой посиневшей губы стекает слюна.

Пишет…

 

6. Резолюция

– Товарищ Шамов! Из тюрьмы от колчаковского палача пришло прошение.

– Ну!

– Вот!

Читает:

«…как я человек семейный и с детьми, а службы не было…»

Мимо!

«…я завсегда за совецкую власть…»

Мимо!

«…и сохранить для моей семьи мою жизнь, так я предлагаю свою работу на придмет повесить Колчака… в чистом виде…»

– А-а-а!.. Вот что?

И крупно химическим карандашом через все прошение, из угла в угол:

«Расстрелять с Колчаком вместе».

 

7. Трое

Подслеповатое утро. Бледным туманом морозная льдистая мгла.

Белым налетом кристаллов покрылись ограда и стены тюрьмы.

Стынет тюрьма в бесстрастном молчании… Бельма на окнах.

В коробке второго двора, вблизи от стены стоит молчаливо группа администрации и взвод Красной армии.

Ждут.

Холодно.

Машут руками… переступают с ноги на ногу.

Скоро ли?

Ага! Ведут.

Закопошились. Суетливо выстраиваются.

Окруженные конвоем идут трое осужденных.

Снег хрустит под ногами.

Приближаются…

По середине Колчак. Он знает свою вину… Он знает, за что его казнят…

Рука – за борт сюртука. Спокоен.

Справа премьер-министр Пепеляев.

Слева – палач.

Трое: правитель, премьер и палач.

Пепеляев… полнолицый, полнотелый… сжался… посинел. Шатается. Ноги тяжелые, тяжелые. Скользит недоуменным, невидящим взглядом.

По лицу палача судороги. Огромная нижняя челюсть пляшет. Руки трясутся. Жадные глаза бегают от неба к земле, от побелевших кирпичных стен к лицам конвоя…

Холодно.

Встали.

Читается приговор:

«Именем революционного народа, руководясь революционной совестью»…

Слушают… А вдруг не то?.. А вдруг…

«…к высшей мере наказания…»

Нет!.. Нет!.. Нет!..

– Последняя воля?

– О-о-о-о! бьются на снегу в рыданиях два тела: Пепеляева и палача. Ползают… Хватают за ноги…

Палач:

– Не хочу! – не хочу!.. Не надо!.. Смилуйтесь!.. Дети, дети у меня… Товарищи дорогие!..

Премьер:

– Помилуйте!.. Виноват я… виноват… искуплю… Служить… служить буду честно… советской власти… помилуйте…

Правитель:

– Разрешите выкурить папиросу!

– Курите!

Закурил. Взглянул на красноармейца… и крайнему с фланга… серебряный портсигар:

– Возьми!

А палач и премьер рыдают.

– Поднять! Живее!

Подняли.

– Смирно!

Вот… птица летит. Не успеет она залететь…

– Взвооод!..

– …за крышу, как…

 

Продолжение следует...

Предыдущие главы

12:45
11620
RSS
Нет комментариев. Ваш будет первым!
Загрузка...
|