ЯРОСЛАВ ТУРОВ: УМНИЦЫ И УМНИКИ. ПОЛУФИНАЛ. ДЕНЬ 4. ЛЕВ ТОЛСТОЙ
День четвёртый. Лев Толстой
Утро прошло в спешных приготовлениях. Пятнадцать минут суматошной беготни по номеру с мокрой головой и в одном носке — и я причёсанный, напомаженный и красивый, как торт с молочной глазурью, сверкаю улыбкой перед зеркалом. Страхи, сомнения, усталость — всё в прошлом. Только сила и уверенность в победе. Больше ничего.
В «Останкине» пахло духом противоречия. Все были смущены и взволнованы. Кто-то причитал, что обязательно «запорет» речь на конкурсе красноречия, кто-то сетовал, что не перечитал в третий раз конспект, а кто-то самодовольно поглядывал из-под прищуренных век на «всех этих плебеев и пролетариев», собравшихся здесь. Услышав имена победителей полуфинала для москвичей (или москаликов, как их тут окрестили), я нисколько не удивился. Это были лучшие из лучших. Мысль, что лучшие прошли в финал, а середнячки остались с нами, успокаивала — я знал, на что способны мои будущие противники, и, следовательно, не ожидал неприятных сюрпризов.
На трибуне сел в самый центр, чтобы меня было лучше видно. Заранее приготовил светящееся улыбкой лицо. Улыбка — мощный человеческий магнит, при умелом обращении он способен творить чудеса.
Съёмка началась. Юрий Павлович, как всегда, не давал нам скучать, то изображая воинственного самурая, то вступая в шуточную пляску с камерой-«цаплей».
Несколько слов хочется сказать о победителе первого агона Григории Фёдорове из Калининграда, которого все за его привычку коверкать слова на иностранный манер прозвали Кёнигсберг. Если представить себе Колосс Родосский, уместившийся в теле невысокого, обаятельного и при этом очень наглого паренька, можно получить приблизительное понятие о Кёнигсберге. В сложнейшем конкурсе русского языка сделав всего две ошибки, на конкурсе красноречия с расстановкой прочитав речь, поразившую самого Вяземского, Кёнигсберг выбрал красную дорожку и ответил на два вопроса по «Войне и миру», на которых прогорел бы любой другой «умник». Гриша даже попытался процитировать слова одной из героинь на французском, но разволновался и ответил-таки на русском. Ленин говорил о Толстом, что он «глыба» и «матёрый человечище». Мне со своего невеликого пока что роста одиннадцатиклассник Фёдоров показался именно такой глыбой, которая, при желании, вполне способна подмять под себя всех этих мальчиков и девочек, нервно трясущих хилыми ручками перед высоким ареопагом.
В хитрых глазах Кёнигсберга я видел что-то бесовское, чемто он напоминал мне Наполеона, злого гения, в котором только просыпаются силы. Что-то мне подсказало тогда, что мы ещё встретимся на дорожках — не игровых, но жизненных, и как там повернётся судьба, вместе ли будем мы или супротив друг друга — время покажет.
Вторая и третья передачи прошли без особых случаев — всё уже было привычно. Не могу сказать, что мне нравились вопросы, которые задавал Юрий Павлович, и многие «умники» были со мной солидарны. За месяц прожив 82 года вместе с Львом Толстым, 7 лет вместе с Ростовыми, Болконскими и Безуховыми, два года вместе с Карениными и Вронскими, год с Нехлюдовым и Масловой — итого 92 года, — я узнал столько всего интересного, что это просто не передать словами.
Вопросы же, как мне показалось, касались каких-то совершенно незначительных мелочей, не нужных ни «умнику», ни зрителю. По роману «Воскресение» вопросов не было вовсе, только по истории создания, а вопросы по «Войне и миру» не выходили за пределы второго тома, и о войне, о размышлениях Толстого о роли личности в истории в них не было ни слова. Часто после вопроса у меня возникал другой вопрос: «Зачем?» Зачем был задан этот вопрос, если он совершенно ничему не учит? Просто для того, чтобы «умник» покрасовался своей идеальной механической памятью и получил орден? Либо я чего-то не понимаю, либо… Либо.
Впрочем, не все вопросы были таковыми, попадались и очень любопытные, например: что такое деизм?
Итак, за три передачи я заработал два ордена второй степени — серебряные кругляши с буквой «У» сразу делали меня несоизмеримо счастливее тех, у кого их не было. Удивительно: простые куски пластмассы, а столько удовольствия! Это можно сравнить с получением почётного диплома, удостоверяющего тебя в том, что ты лучше, чем твой сосед. Это несправедливо, совершенно недоказуемо, ибо «люди как реки», нет хороших и плохих, а есть обычные, но какой-то бесёнок эгоизма в душе всё-таки не даёт тебе признать, что ты такой же. Есть у тебя орден — значит, ты лучше. Если тот, другой, такой же хороший, умный и сильный, как и ты, почему у него нет ордена? Странная логика, но с ней не смог бы поспорить никто, оказавшийся на моём месте.
Но вот подошёл и мой черёд показать свои знания, покрасоваться и победить, как «я того заслуживаю». Перед передачей я полностью отключил все свои благородные порывы, дал волю самоуверенности, чтобы ничто человеческое не мешало мне на пути к моей цели. На удивление, я совсем не волновался — даже во рту у меня не пересыхало, как бывает всегда перед важным выступлением на сцене. Я был совершенно спокоен, расслаблен и даже весело мурлыкал под нос какой-то задорный мотивчик, в то время как мои «братья по разуму» бродили вокруг с красными от злобы и растерянности ушами. Я понимал их отлично — вспоминались самые первые две передачи, когда меня не спрашивали и я чувствовал себя каким-то недочеловеком. Это ужасное ощущение, я даже не хочу его описывать, настолько оно противно. В ареопаге сидел Игорь Александрович Логинов, главный врач поликлиники МГИМО и проректор по воспитательной работе. Посему тема для конкурса красноречия была «Если хочешь быть здоров…»
Пулей метнувшись в самый дальний и тихий угол, я уселся сочинять. Надо сказать, что ещё месяц тому назад, когда только начинал готовиться к игре, я долго ломал голову, как же мне отличиться на конкурсе красноречия: ведь правильно вызванное впечатление — половина успеха. Тогда, во время чтения «Войны и мира» (кажется, в момент, когда Наташа Ростова пела своим ангельским голосом), меня осенило — я же когда-то писал стихи! Почему бы не воспользоваться этим? Проблема состояла в том, что, если ты хочешь составить грамотную речь с рифмой в стихотворном размере на сорок секунд, нужно сложить два четверостишия, при этом избегая банальностей в стиле «пальто-полупальто» или «кровь-любовь-морковь». Лично мне сделать это за пятнадцать минут довольно проблематично — всё зависит от вдохновения. Если бы я застрял на первой же рифме (а чтобы её найти, как известно, надо извести тысячи тонн словесной руды), вся затея с речью прогорела бы — я бы просто не уложился в срок. Значит, надо было придумать что-нибудь более эффектное. И я начал писать белым стихом. Главная трудность тут — избежать «закольцованности» фразы, прямой дорогой ведущей тебя к рифме.
К примеру, начало было такое: «Здоровый человек не тот, кто силой мышцы подковы гнёт и горы воротит…» Это закольцованная фраза, это неверно. Если продолжать развивать эту мысль пришлось бы: а) высчитывать слоги — в третьей строчке должно было быть шесть ударных слогов, а в четвёртой — пять, причём первая должна была бы заканчиваться на «женскую» рифму, а вторая на «мужскую»; б) искать рифмы к словам «мышцы» и «воротит». Так как с первого раза это сделать не получалось — пришлось бы тратить слишком много сил и времени, которого у меня не было — я начал ломать шаблонный ямб и пытаться вырваться из формы. И тут, выражаясь словами Гавриила, мне «открылся информационный канал». Проще говоря, речь попёрла.Перекрестившись, помолившись, потеребив все свои талисманчики (их при мне было штук пять), я ринулся в бой.
Против меня стояли Гавриил Гуляевский, мой товарищ из Бурятии, и Анна Енина, жутко симпатичная девушка с обворожительными, но холодными, как лёд, глазами. Вообще противников как таковых у меня не было. Был только я, и всё. Это была моя битва с самим собой, и если бы я её проиграл, то проиграл бы только самому себе. В конкурсе русского языка сделал четыре ошибки. Тогда я не знал, что бакенбарды, манжеты и туфли в единственном числе имеют женский род. Плохо, Ярослав, очень плохо.
Но богатый опыт наблюдений показал, что буковки на листке ничего не решают: всё определяет другой язык — тот, который хорошо подвешен. Гавриил произнёс очень медленную, смазанную и некрасивую речь. От человека, за кадром способного убедить кого угодно в чём угодно, я такого не ожидал. Гавриил сбивался, часто делал длинные паузы там, где их быть не должно, и вообще совершил все мыслимые и немыслимые ошибки. Енина сказала намного лучше, но слова её были просты, как философия школьника средних классов.
До сих пор не перестаю удивляться, как такие умные и талантливые парни и девушки не могут понять элементарной истины: важно не то, что ты говоришь, но как ты это говоришь. Ты вообще можешь отвечать на совершенно другой вопрос, а не на тот, который тебе задали, лишь косвенно касаясь темы, если ты сделаешь это как надо. Художественные средства, эмоциональный посыл, тон голоса — вот что главное, а вовсе не смысл. Ежу понятно, что если хочешь быть здоров, надо делать по утрам зарядку, закаляться, не курить, не пить и есть только здоровую пищу.
Искусство же состоит в том, чтобы эти банальные истины преподнести как нечто совершенно новое.
— Итак, Ярослав… — сказал Юрий Павлович, приготовив секундомер.
— Здравствуйте, уважаемый ареопаг! Здоров, по-моему, не тот, кто силой мышцы… — начал я восторженным голосом, но тут же подумал, что неплохо бы было добавить в свою речь немного невербалики — и стал размахивать руками, как Цицерон перед сенатом. Это была большая ошибка — я тренировал речь, голос, обороты, но не жесты. Это отняло слишком много сил, я запнулся и решил начать сначала. — Здоров, по-моему не тот, кто силой мышцы… — Этот второй раз был больше похож на комариный писк. Поняв, что запорол всё, что только можно, я почувствовал вспышку страшного гнева и, не в силах совладать с собой, громко хлопнул руками по бокам. Впрочем, я тут же одумался, поняв, что на меня нацелено шесть камер.
— Так, стоп, стоп, стоп! Давайте договоримся с вами так: это был фальстарт, а настоящая речь прозвучит сейчас. Но второго шанса не будет, — проговорил Вяземский с лёгким осуждением.
«Великий человек», — подумал я, вздохнул глубоко и начал:
— Здоров, по-моему, не тот, кто силой мышцы пуды железа воротит и рушит могучих цитаделей шпили, что стремятся в небо. Здоровый человек до старости хранит рассудок слезою чистой, горным хрусталём и совестью кристальной! Кого Бог хочет погубить, он разума лишает. Так береги же разум свой, здоровый человек! —
В последнюю фразу я попытался вложить все силы, всё страдание за то, что разум человека всё больше деградирует со временем, обращается к злу и пороку. В зале повисла звенящая тишина. Все обдумывали услышанное. Нарушил её уважаемый ведущий.
— Чьи это стихи? — спросил он, тяжело глядя на меня из-под линз очков.
— Это не стихи, это просто мои мысли, облачённые в слог, — развёл я руками.
— Но это стихи. Белые, но стихи, — проговорил Юрий Павлович.
Я снова слегка развёл руками. Всё и так было понятно.
И. А. Логинов безоговорочно даровал мне первое место, сказав, что в моих словах «есть смысл». Я усмехнулся про себя: смысла там как такового не было. Всего только четыре коротеньких предложения, первые два из которых перегружены пафосными эпитетами, третье — перевод одного из латинских изречений, которые я вычитал у Толстого, и четвёртое — простой совет, вытекающий из всего сказанного. Но! — первое место. Спасибо, Игорь Александрович!
— Какую дорожку выбираем? — был вопрос. Ну, Ярослав, от твоих слов зависит дальнейший ход событий. Что выберешь — зелёную бронзу, жёлтое золото или красную медь? Поздно думать. Надо решаться!
— Я рискну ещё раз и возьму красную, — осторожно сказал я.
— Красная ваша!
И тут я словно шагнул в огонь. Всё. Я пленён, я загнан, дальнейшее от меня не зависит. Два квадрата с арабскими цифрами алого цвета превратились для меня в клетку — из них я не имел права сделать даже шага. Даже мотнуть головой, даже рукой взмахнуть отныне я был не в силах. Я словно окаменел, словно античная статуя, замер в одной позе. Енина выбрала жёлтую дорожку, а Гавриилу досталась зелёная. Забавно будет, если он повторит путь джигита, обошедшего меня в прошлый раз.
Тема передачи — роман Толстого «Анна Каренина». Книга о женщине, которую я ненавидел всеми фибрами души: мало того что она изменила честному мужу, который ей дал даже не один, а несколько шансов исправиться, так она ещё и любовника довела до изнеможения, испортила жизнь ему и своим детям, за всю жизнь не совершила ни одного полезного поступка. Кроме того, тогда мне показалось, что роман был написан на редкость скучно и водянисто, больше половины деталей, по моему мнению, можно было с успехом выкинуть, и произведение от этого только выиграло бы.
Список вопросов вызывал смущение. «Любовь», «По-французски», «Развлечения», «Признание» и «Атеист». Я примерно представлял, о чём будут вопросы «Признание» и «Любовь», но их, как назло, взяли Гуляевский и Енина (которая, как и Каренина, была Анной). Ответы я действительно знал, но вот оппоненты мои подкачали. За Гавриила стало даже стыдно. Ведь простой же вопрос: в чём признался Константин Лёвин Кити Щербатской перед женитьбой? Но Гаврила оплошал. Итак, два промаха, у меня все шансы. Очень меня манил вопрос под названием «Атеист», он даже немного «светился» в моём воображении, что означало, что брать необходимо было именно его. Сам я не атеист — я верю в Бога, в своего собственного, который всегда помогал мне, когда я его об этом просил. Еретик, язычник, агностик. Взять вопрос «Атеист» для меня означало бы обидеть моего Бога, и я не стал этого делать.
Самым последним появился вопрос «Москвичи», в моём воображении отчётливо сверкавший фиолетовым цветом. С одной стороны, фиолетовый — цвет тьмы, а с другой — мудрости. То есть, взяв его, я поступлю мудро. К тому же я вспомнил, как в конспекте прочитал слова графини Лидии Ивановны о том, что москвичи — самый равнодушный к религии народ. Не такой ли будет вопрос?
— Итак, «Москвичи». На платформе Московского вокзала, ожидая прибытия поезда, граф Вронский сказал Стиве Облонскому: «Какие-то москвичи…» — прочитал с листочка ведущий. — Продолжите цитату.
Всё. Тупик. Приехали. Ответа я не знал. Абсолютная сплошная толстая непроницаемая стена незнания и непонимания того, как на это вообще можно ответить. В прошлый раз, отвечая на блицвопрос про музей в Нью-Йорке, я хотя бы мог выдвинуть версию, но здесь даже о мало-мальски правдоподобном предположении не могло быть и речи. Сердце так бешено заколотилось, что мне показалось, я сейчас умру. Наверное, если бы я сейчас смотрел на себя со стороны, то удивился бы тому, как широко раскрыты мои испуганные глаза и как часто я моргаю. Но что же мне делать? ЧТО ДЕЛАТЬ??!
— К сожалению, у меня нет ответа на этот вопрос, — промямлил я, поражаясь сам себе. Неужели ради этого жалкого лепета я целый месяц читал Льва Толстого и преодолевал все мыслимые и немыслимые барьеры собственной воли??! А, будь что будет! — Но я помню слова Лидии Ивановны о том, что…
— Нас не интересует Лидия Ивановна, нас интересует граф Алексей Кириллович Вронский. ЧТО сказал Вронский? — настаивал Юрий Павлович. — Я верю, вы сможете, Ярослав, ведь у вас есть перстень и у вас есть длинные волосы, которые вам обязательно помогут. Ну же, версия!
Он смотрел прямо на меня. В тяжёлом взгляде его, вместившем в себе мудрость тысячелетий, я видел терпеливое ожидание и даже некоторую снисходительность. Но он не сомневался во мне, и я был ему за это благодарен.
— Ну… может быть… он сказал, что москвичи… склонны к разврату? — предположил я. Разочарование. Грусть. Сразу же, без промедления, даже цвет глаз его изменился на миг. Это неправильный ответ.
— Нет, Ярослав, всё было не так. Слишком жёстко. Москвичи вам этого не простят. Вы пока думаете, будем ли мы играть ва-банк, а я пошёл на трибуны.
— Давайте, — пискнул я, но мой голос потонул в шуме кипящей крови у меня в ушах. И ЭТО ВСЁ??! Вот так позорно слететь второй раз с красной дорожки! Да это же уму непостижимо!!! Что скажут родители, друзья, учителя, одноклассники? Неужели я вернусь с позором домой и до конца школы меня будут преследовать злорадные, насмешливые и сочувственные взгляды? Нет, не бывать этому! Нет, нет, НЕТ!!!
«Вронский сказал: что-то эти москвичи какие-то резкие! Всё время на дыбы встают!» — послышалось сзади, и Вяземский даровал «умнику», которого звали Урмас, серебряный кругляш.
Я, как оглушённый падением конь, тряс головой и изо всех сил пытался что-нибудь сделать. Всё, что мне оставалось, — посылать в космос сигналы SOS и молить Бога о помощи. Бог был рядом.
— Ну что, идём ва-банк? Учтите, если вы неправильно ответите, то покинете нас до подведения итогов.
— А… а как же «Шанс»? — собственный голос казался мне жалким и неуверенным. Неужели это я?
— Ну, мой дорогой, — улыбнулся Юрий Павлович. — «Шанс» — это уже совсем другая история, туда приглашаются все без исключения, кто не победил на дорожках в полуфинале. Идём ва-банк?
— Идём. Через секунду передо мной возник небольшой веер белых бумажек с блиц-вопросами. Надо сказать, что я предвидел подобную ситуацию и основательно подучил географию, мифологию и древних философов — по этим темам чаще всего попадаются вопросы. Выучил все столицы мира, высочайшие горы, вулканы, крупнейшие реки, озёра, моря, острова, полуострова, архипелаги, заливы, проливы, течения и так далее. Также повторил пантеон греческих и скандинавских богов — кто кому приходится братом, сестрой, мужем, женой, отцом, сыном, дедом, деверем, золовкой, тёщей, свёкром, шурином или свояком. Как оказалось, это мне очень помогло. Красная дорожка подо мной горела огнём — ноги жгло, как йогу на углях. Эта дорожка — путь пота и крови, она не любит слабаков и сомневающихся, она любит отважных, только им она помогает. Я знал это и изо всех сил пытался подавить терзающий меня страх перед неизвестностью. Сердце бешено колотилось, глаза видели с трудом, так что приходилось часто моргать.
Какой же из листочков вытянуть? В прошлый раз я тянул листок прямо противоположный листку Гавриила — крайний слева. Это был неверный путь. Нужно всегда доверять своей интуиции. Я прислушался к ней и вдруг увидел, что один из листочков чуть заметно светится мягким золотистым светом. Не медля ни секунды, я вытянул его. «Какой самый крупный остров в Азии?» — был вопрос. Дорожка из раскалённой сразу же стала самой что ни на есть обычной. «Калимантан, это остров Калимантан», — слышал я в голове настойчивый шёпот. Но я решил подумать лишних десять секунд. Сразу вспомнились все крупные острова Азии: Сахалин, Суматра, Калимантан, Сулавеси, Новая Гвинея, Хонсю, Хоккайдо. Ну конечно же, это Калимантан! «Калимантан, Калимантан…» — звучал шёпот в голове.
— Я думаю, что это остров Калимантан.
— Что вы говорите! А не Борнео?
— Думаю, что нет, — растерялся я.
— Калимантан — это правильный ответ! Ярослав Туров без малейшего урона проходит во второй этап! Умница! — закричал Вяземский так, что мне от волнения заложило уши. — Дело в том, что Калимантан и Борнео — это одно и то же, поэтому ответ правильный. Подо мной белела цифра «2», и этот символ, в другой ситуации вызвавший бы у меня лишь досаду, был мне милее всего на свете сейчас. Борьба ещё не окончена. Я ещё жив, я буду сражаться!!! «Молодец», — услышал я тихий голос Татьяны Александровны и от этой простой похвалы не мог не зардеться густым румянцем, как смущённый мальчуган, которого незаслуженно хвалит учитель.
На второй свой вопрос Гавриил опять не ответил, хотя он тоже был довольно прост. Енина со своим вопросом справилась, но о чём её спросили, я уже не помню.
— Ярослав, что выбираем? — Передо мной был выбор из пяти позиций, две последние звучали как «Вольнодумцы» и «Эпиграф». Ещё до начала передачи я пообещал себе брать только те вопросы, названия которых несут в себе положительную окраску или каким-то образом связаны с моей личностью. В какой-то степени я был вольнодумцем, поэтому больше склонялся взять этот вопрос. В воображении моём он светился бежевым цветом, а «Эпиграф» — тёмно-голубым. Я вообще очень часто открываю в себе способность видеть звуки. «Эпиграф» «Анны Карениной» я знал, но испугался вопроса, так как подумал, что Юрий Павлович специально изобретёт что-нибудь эдакое, что завяжет меня в бараний рог окончательно. Поэтому я сказал:
— Давайте возьмём «Вольнодумцев».
— А как же «Эпиграф»? — спросил великий человек, глядя на меня своим знаменитым тяжёлым взглядом.
— «Мне отмщение, и Аз воздам»? — сам себя спросил я вслух, словно пробуя на вкус эту странную для простого смертного фразу. В глазах Юрия Павловича мелькнуло замешательство. Что-то пошло не по плану. — Нет, давайте всё-таки «Вольнодумцев» выберем.
— Вы уверены? — ещё раз спросил великий человек. В глазах его я читал: «Ты будешь самым последним идиотом, если скажешь «да». Я понял намёк. Это в программе «Кто хочет стать миллионером?» в обязанности ведущего входит путать игроков сомнениями. «Моё желание, — вспомнил я слова Вяземского из интервью, — помочь человеку показать всё, на что он способен, и добиться успеха в жизни». Вечный Юрий Павлович делал мне сейчас великое одолжение своим взглядом — это я понял уже после передачи, и огромная волна благодарности захлестнула меня с головой.
— Нет, я передумал, я хочу взять «Эпиграф», — сказал я.
— Так что вы выбираете, вы можете чётко сказать? — во взгляде Юрия Павловича светилось торжество искренней радости.
— Я выбираю «Эпиграф», — повторил я.
— А вот эту фразу, которую вы перед этим сказали, ещё раз произнести можете?
— «Мне отмщение, и Аз воздам».
— Ну что ж, вынужден сообщить, что Ярослав Туров из города Благовещенска Амурской области выходит в финал телеолимпиады «Умницы и умники», потому что это был ответ на вопрос «Процитируйте эпиграф «Анны Карениной»!
Быстро отсюда, скорее туда, в финал!!! — зарокотал могучий глас с небес. Это говорил уже не Юрий Павлович, это его устами глаголал сам Господь.
Всё тело моё сотрясла мощная судорога, но я пересилил её и на ватных ногах зашагал вверх по ступеням. Весь прошлый месяц каждый вечер я представлял себе этот миг, я мечтал и молил о нём, и вот наконец он настал, такой простой и торжественный для меня, что даже не верилось. Лесенка в десяток ступеней казалась бесконечной, впрочем, как и бушующая во мне радость. Я не слышал аплодисментов и других звуков, я слышал только, как шумит океан крови у меня в ушах. «Не потерять бы сознание», — мелькнула мысль.
Вот и вершина греческого амфитеатра, место триумфа, помеченное железным крестом. Железный крест — это Георгий Победоносец, высшая военная награда Российской Империи. Я учтиво поклонился, чувствуя, что на меня смотрит великий человек, высокий ареопаг и Россия. Плавный взмах руки Татьяны Александровны, и я уже в тени, скрытый кулисами. Два оператора провожали меня равнодушными взглядами. Огромных усилий мне стоило не подпрыгнуть на месте, не завопить не своим голосом «ДА!!! Я ВЫИГРАЛ!!!», не засмеяться безумным смехом. Я закрыл глаза, облокотившись на какой-то пыльный ящик, и несколько секунд слушал, как шумит кровь в висках, как бешено колотится сердце, желая вырваться из тесной груди и пуститься вместе со мной в дикий пляс.
Далее был длинный тёмный коридор за декорациями. Там царила абсолютная темень, но перед глазами моими взрывались яркие вспышки света, так что чёрный обратился в белый, и казалось, что я иду по солнечному лучу. У выхода ждал Даниил Лапач, победивший на жёлтой дорожке двумя агонами ранее. «Ну ты понторез», — сказал он довольно, и это было для меня лучшей похвалой за все мои труды. Всё было кончено. Можно было расслабиться.
После небольшого интервью с великим человеком, посоветовавшим мне остричь волосы и снять украшения на финале, я выпросил у него несколько минут для фотографии.
— На обороте я сделаю надпись: «Фото с классиком», — сказал я ему.
— Ну вы и хам! — сказал мне Юрий Павлович и быстро отвёл взгляд, чтобы скрыть блеснувшую в глазах усмешку.
— Ну что вы. Всего лишь неуклюжий льстец, — развёл я руками.
— Я рад, что вы в финале, — произнёс великий человек и ушёл. Слова эти ещё долго звучали в моих ушах сладчайшей музыкой.
Гавриил совсем расклеился. Я увидел это с первого взгляда, брошенного на него. Теперь передо мной был совершенно другой человек — несчастный, ничего не вызывающий, кроме сочувствия. Хотя он набрасывал на себя маску безразличия, я видел, как ему больно. Домой шли вместе. Гуляевский всю дорогу сокрушался,что он, очевидно, недостоин быть студентом МГИМО, что выше головы не прыгнешь, что он удивлён, как вообще посмел замахнуться на такую высокую цель. Я не узнавал своего соседа. Как сильно может изменить человека простая неудача. Утешал его, как мог. Говорил, что он обязательно отыграется в «Шансе», Господь милостив, всё будет хорошо, и завтра он наколотит целый ворох орденов. Гавриил не слушал меня — он упивался своим поражением, как упивается жаждущий горячим вином.
— Если бы у меня, как у тебя, была бы парочка орденов, я бы не сомневался в этом, а теперь… Что говорить теперь! — стонал он. Я снова и снова утешал его, хотя понимал, что у мрачного и разбитого Гуляевского, не ответившего ни на один вопрос на зелёной дорожке, привлечь к себе внимание шансов немного.
В конце концов я предложил ему свою помощь в подготовке к «Шансу» — третьему полуфиналу для «неудачников» (этот термин ввёл не я, а сам Юрий Павлович). Гавриил сразу же принял моё предложение, даже не став для приличия ломаться. За эту прямоту я был ему благодарен — видеть настоящее, пускай и несчастное, лицо человека без маски гораздо приятнее, чем его лживую вежливость и кривляния. Сам я чувствовал себя довольно паршиво.
Во-первых, была некоторая вина перед Гавриилом, но её я быстро отмёл — в этой игре победителем должен был быть только один из нас.
Во-вторых, я был абсолютно пуст. Выжат, как лимон, опустошён, как ржавая бочка для дождевой воды в жаркий день. За месяц подготовки к передаче я собрал все силы — интеллектуальные, эмоциональные, физические. Держать в себе такую прорву энергии — всё равно что Гераклу поддерживать небесный свод: некоторое время это возможно, но на всю жизнь явно не хватит. И вот теперь, когда эта энергия стала не нужна, я высвободил её, разжал кулак… и тут же превратился в беспомощный кусок мяса. Все мои знания о Толстом выветрились моментально, остались лишь жалкие крохи. Если бы в тот момент передо мной извинились и сказали, что произошла какая-то ошибка и надо сыграть на дорожке ещё раз, я бы махнул рукой и послал всё к чертям, так как не был бы способен даже составить грамотную речь.
Ну и, в-третьих, передо мной не было цели. До этого цель была одна — победить. А сейчас я попросту не знал, что мне делать. Не хотелось НИЧЕГО. Полнейшая апатия, амёбное состояние. Всё на свете — и моя победа, и Гавриил, и то, что меня ждёт дома, — всё представилось мне таким мелким и ничтожным, что я просто не стал противиться этому и растворил своё сознание в космосе, лишь иногда позволяя себе вяло отвечать на длинные жаркие тирады Гавриила.
Прослушав философские речи Гуляевского о превратностях судьбы до полуночи, я уснул в неудобной позе мёртвым сном без видений и эмоций.
