Жёлтый дьявол. Том 1. Гроза разразилась. 1918 год. Глава 17. Первые цветы реакции (1-4)

Глава 17-я

Первые цветы реакции

1. Смена

«В субботу, в час…»

Рука в кармане, а там – браунинг. На углу у проволки, у часового стоит Попов.

Смотрит на жирный затылок чеха. Приготовился:

…Вот – сейчас…

Заметит…

Прямо в жирный затылок.

Пулю…

Взяли дядю Володю под руки и щебечут…

А за проволочными заграждениями много – и Совет в полном составе, и ответственные работники, комиссары и «просто» большевики…

На прогулке – на свиданье.

Сегодня передача.

А вдоль проволоки чех прохаживается… Винтовочка новая, русская…

Все быстро, быстро говорят: хочется много сказать. Не знаешь, что раньше… Полчаса – такие короткие.

– Же врьемя кончи… – Разойдись!.. – из караульного помещения чех – разводящий.

– Ашж! – Японский взвод встал, винтовки с плеч. Только ножевые штыки сверкнули, да чак приклада о гальку – враз.

Чешский офицер японскому рапорт:

– Караул смэнайсь!..

Японские солдаты к арестованным – строят их по двое, считают…

Ругаются по своему… Грубо толкают… Другие – гонят посетителей также грубо…

Потом – застопорили вдруг: ищут – не хватает…

Замешательство…

Японский солдат что-то докладывает офицеру.

Маленькая Ольга по-английски ему же:

– Офицер, почему вы допускаете такое грубое обращение?!.

Японский офицер исподлобья увидел: – девушка…

– Ниц-циво…

– Разрешите уйти? – опять по-английски к нему.

– Модзно. Ниц-цево… Модзно… – рукой своим солдатам… Модзно… – Потом неожиданно улыбается:

…– Ол-райт!.. Модзно… Идит… – еще неожиданнее.

Шагают, не оглядываются – быстро за проволочную ограду – плотнее сжались трое:

– Тук-тук-тук… – сердце громом у всех.

Слышат.

Вышли. Миновали последнего часового – японца… Вон и Попов…

Скорее бы за угол.

Завернули – вниз, бегом…

2. Результаты П. И.^[11]

А ровно через три месяца – 18 ноября…

«…При попытке бежать убиты конвоирами арестанты Суханов и Мельников…

…Комендант концентрационных лагерей… Поручик Вилк».

А на самом деле было так.

Сначала:

– Главнокомандующий союзными войсками генерал О-ой интересуется судьбой бывшего председателя Владивостокского Совета Суханова. Что вы намерены дальше делать?

– Мы… Готовы…

Будущий президент Чехо-Словакской Республики господин Массарик делает карьеру.

И по телефону сейчас же ночью только три слова:

– При попытке бежать…

Вилк весит трубку. Закуривает папиросу.

Скоро утро. Скоро… Потом… Чуть утро…

Туман слизкий, холодный – пронизывает.

Высоко подняты воротники пальто…

…Костя еще обернулся.

– Смотрите, улыбается… Машет рукой… Ушли…

Тюрьма ждет – их повели два конвоира и сам Вилк. Увели в туман. А там…

– Братрше! Шагай скорей…

Конвоиры поотстали.

Вилк сам – двумя револьверами: – Сзади тихонько, к затылкам:

– И…

…А потом конвоиры докололи.

3. Ольга и Танючка

Тырн… Тырн. Трынрррррррррынн… Открыли дверь. С туманом в дверь… высокий, здоровый…

– Чех?

Напугались…

– Что вам?

А он:

– Здесь есть малэнкая Ольга…

– Да! – вышла к нему.

…– Наши чехи…

А самого трясет…

– Сегодня утром убили Костю…

– И Мельникова… – добавил. Тут…

Не выдала себя.

А ночью – весь рабочий Владивосток уже знал.

Там, наверху, в слободках, далеко за полночь окна светили жуткими пятнами в туман…

Рабочие Владивостока были угрюмы – женщины плакали…

Плакали и еще двое.

Там, по Шестой Матроской, в маленькой комнатушке уткнувшись в подушку, тихо рыдали две: Ольга и Танючка.

4. Семь стариков

– Вот!

И он передал бинокль:

– Можно ехать! – Враштель ад‘ютанту. Тот к авангарду:

– Двигайсь…

– Модзно!.. модзно!.. – Японский офицер продолжает смотреть.

Отряд двигается. На скаку – тоже.

Вдруг он нагибается, кричит:

– Стойт!.. стойт!.. там…

– Что? – Враштель впереди, оборачиваясь.

– Смотряйт… там… бурсунка…ысс… там – ысс… Но не оканчивает фразы.

Залп Винтовочной сопочки из леска:

– Чуить… чуить… чуить… пых… пых… чак… ссс…

Несколько кавалеристов дернулось, рванулись лошади. Лошадь хорунжего мотнулась вправо, шатнулась и рухнула в канаву.

Другой грузно ткнулся в грязь дороги, молчит, убит… Кавалеристов в миг сдуло с коней: мишень.

– В цепь! – кричит Враштель, осаживая лошадь в канаву, – пулемет!

Японский офицер соскочил с лошади, тянет ее тоже к канаве…

– Цек-цек… ну… дергает он за повод. Та нейдет.

Пюик – пулька в голову лошади, – та вздыбляется, подбрасывает на поводу японца.

Потом – оба в канаву…

…– Батюшка, родной – смилостивись!.. – Женщины валяются в ногах у Враштеля, в грязи на площади и молят.

– Перед народом! срам ведь… стыд… старики… вели, чтоб там, в холодной пороли, пожалей седину… Молод ты сам и у тебя отец… вели…

– Молчать! – сволочь… Эй, там – снять штаны…

Их восемь… Все это старики села Гордеевки, самые древние в целом округе… Теперь их за сыновей, за всю деревню, за всю волость собираются пороть на площади перед всем сходом.

Стоит вся деревня – молчит. Потупились глаза у баб, угрюмо смотрят мужики.

А на козе, без штанов – голые, худые ноги стариков повисли натуженные, примотанные веревками к перекладинам.

– Срам-то какой, срам… – вздох в тишину одного старика с козы.

– Ну, живей! – там…

Принесли пучок лозы.

Вихрастый пьяный казак схватил… Взмах… Свист…

Женщины закрыли глаза, зажмурили крепко, – чтобы не видать.

А сход, а толпу кольцом окружил карательный отряд – шашки у них блестят – лезвие острое, отточенное…

Ругань… Крики…

Двоих казаков срезало… Один стонет…

Толпу не пускают, окружили, чтоб не разбежались: смотри и казнись…

– Так их… так…