ПРАЩУРЫ: БЕДИНЫ. ЧАСТЬ 1

Это рассказ об одном из тысячи родов России – о роде Бединых, переселённых из есенинских мест Рязанской области в Приамурье.

Я, автор сего труда, страшно корю себя, что не написал об этом раньше, когда была жива Екатерина Митрофановна, жена главы рода, когда была жива её дочь Наталья Петровна, моя теща. Надеялся, что успею, а жизнь она вносит свои коррективы. Они умерли одна за другой.

И вот сегодня, стараясь наверстать упущенное, дотошно расспрашиваю уже внучку Екатерины Митрофановны - Тамару, мою жену, которой недавно пошёл 72-й и которая помнит лишь отрывки из того, что ей рассказывали бабашка и мать, давно покинувшие этот мир.

Алексей Егорович Падалко

СТУДЕНТКИ

Небольшое село в Ново-Деревенском районе Рязанской области, в 25-30 километрах от железнодорожной станции "Александр Невский". Вокруг куда ни кинь взгляд - соседние деревни. Везде гольная степь, ни холма, ни лесонасаждений. Деревеньки хорошо видны днем и ночью, когда в кизяковых хатах чадят свечи или керосиновые лампы.

В середине Студенок, как и положено в русской стране, деревянная церквушка, в которой свечной староста Митрофан Никишов делает прибыток от продажи восковых свечек. Он в хороших, если не сказать дружеских, отношениях с батюшкой, который частенько захаживает к Никишовым на ужин.

Вот и сегодня. Цельный выводок ребятишек, в том числе пятилетняя Катенька, оккупировав лежанку печи, наблюдают за происходящим внизу, где тятька Митрофан в доверительной беседе спрашивает попа: 

- А что, батюшка, когда мы помрём и нас снесут на погост, будет ли у нас загробная жизнь там, на небесах? 

- Митрофан Фёдорович, скажу тебе вот как на духу: из земли мы вышли, в землю и уйдем. Все. Без остатку.

КАТЯ-КАТЕРИНА 

Она была одиннадцатой в большой семье Митрофана Никишова, с малых лет, как и остальные дети, приучена к труду. То скошенную рожь в снопы собирала, то траву, сохнущую переворачивала, то за цыплятами приглядывала, чтобы их коршун не унёс, то кизяки помогала старшим делать. Они коровьи лепёхи замешивали соломой, набивали ими формы и сушили их на солнце. Кизяками топили печи, из кизяков строили хаты, которые потом обмазывали глиной и белили. В них было тепло и легко дышалось.

В иные дни детишки Никишовы ходили к попу и к старой доброй барыне помогать обирать малину и смородину, траву на грядках выпалывать, а ближе к осени – яблоки собирать. Работали вместе с поповскими и барскими детьми, вместе отдыхали, вместе и за столом сидели. И попадья, и барыня щедро одаривали за труд: по подолу яблок и груш домой приносили, а то и платьица и шанцы какие-то устаревшие со своих взрослеющих сыновей и дочурок передавали.

В 1910 году Кате было уже 16, когда вместе со своими подружками она отправилась за триста вёрст в Саров в Новодевичий монастырь замаливать женихов, как тогда называли это действо. Молиться, просить Бога, чтоб с кем в Студентках дружили, за того и отдали. Шли днём, на ночёвку останавливались в церковных сторожках, спали вповалку на полу.

Однажды поужинали, улеглись спать и, намаявшиеся за день перехода, сразу уснули. И вдруг кто-то услышал необычные вскрики, суматоху. Как оказалось, рожала монашенка.

Девки попросыпались, облепили окно, различили голос попова прислужника, которых поместил их в сторожку, и дребезжащий голос попа, наказывавшего, что младенца греховного надо убрать, пока люди не пронюхали. А потом… а потом при неярком свете луны девчата увидели, как в церковном саду, неподалеку от сторожки под деревом двое закапывали третьего - живого человечка.  

Да как же это можно младенца убивать живого! – сотрясались от страха девчата. Всю ночь не спали. Шептались: «Ничего себе!» В церковных стенах такой грех творится. Утром быстренько собрались, похватали свои узелки и давай дёру от страшного места.

Воспоминания об этом шоке у впечатлительной Катеньки остались на всю жизнь. Она хорошо помнила, как, когда была ещё малышкой, в Студентках жила тётя Груша, красавица не писаная. Её, восемнадцатилетнюю, родители отдали замуж за богатого, которого она не любила, и потому сразу со свадьбы сбежала в соседнюю деревню к родной тётке. Искали-искали её и нашли у родственницы. Отец привязал непокорную Грушу к телеге, до самых Студенок хлестал её кнутом и, наконец, доставил мужу. В эту же ночь она опять сбежала от нелюбимого. И куда? В Москву, где её никто не ждал, и где её взяли прислугой к богатым. Здесь она мыла полы и хрусталь, наводила блеск на серебро и золото. Видя, как она прилежно работает, хозяева дарили её дорогие подарки: золотые серьги, кольца и цепочки, одежды. И вскоре сделали её своей экономкой.

Прошел ещё год, и Катерину выдали замуж, но не за того, за которого она неделями, сбивая ноги, ходила молиться в Девий, как называли в народе монастырь, а за нелюбимого и того хуже - за бедного. И фамилия-то у него была соответствующая - Бедин. Пётр Максимович Бедин.

Забрали Петра на Первую мировую в самом её начале - в 14-м. Проводила его Катя околицу. Подхватил он её на руки, поцеловал и сказал дрогнувшим голосом, в котором отчаяния и грусти было больше, чем ласки: «Жди, Катенька, жди! Авось и живым возвернуся…»   И зашагал пустырём догонять своих деревенских…

Прошло три года. Катенька, прознав, что её муж находится в одном из Московских лазаретов, собрала узелок и поехала к нему. Добилась у военных властей попасть в лазарет. А там как раз концерт.

Выздоравливающие раненые давали концерт тяжелораненым. Парни молодые, веселые, смерть не однажды повидавшие, на поправку шли. Сколотили наскоро помост из досок и прямо в огромном коридоре устроили выступление.

Слышит Катя до боли знакомый и грубоватый голос:

Где же ты, моя Катюша,

Пышный цветок голубой?

Мы приехали обратно

Из Германии домой.

Её так и обдало жаром: «Петруша!» Как волной подхлестнуло. Три года ни весточки и вот те на!

Протиснулась сквозь толпу раненых, надеясь увидеть своего Петра. Но на помосте был не он, а какой-то здоровенный солдат с прокуренными усищами. Одноногий, он опирался на костыли и громко, с надрывом пел:

Где же ты, моя Катюша?

Где ж ты, милка? Где ж мой свет?

Отнеси ты, сокол-птица,

От меня до ней привет…

Слёзы ручьем бежали по щекам солдата. Видно было, пел не он, пело его растревоженное сердце.

- Комаринскую! - выкрикнул он гармонисту, и на лице его заиграли желваки. Сколько силы вкладывал он, чтобы сделаться весёлым! Одноногий стал плясать, сначала медленно, потом все быстрее. Отталкиваясь единственной ногой от пола и подпрыгивая под самый потолок над головой костылями и снова припасть на них. Не в силах сдерживаться, люди, много раз видевшие смерть в лицо, вытирали слёзы. Гармонист не мог больше и только шептал:

- Что ж ты, браток… уймись, родимый, душу выматываешь наизнанку…

- Играй! - ревел разгорячённый солдат. – Играй милок. – И бухал перед ним костылями.

Катя смахивала ладонью слёзы. Тут, в лазарете, от молодого унтера она узнала, что тот знает Петра Бедина, который вместе с ним в окопах вшей кормит, и что того Бедина тоже ранили и контузили. А где он и в каком лазарете, да и в Москве ли - унтер не знал.

Одну из ночей Катя провела у Груши. Её поразил трёхэтажный особняк со скульптурами, хрустальные вазы и люстры по комнатам. Груша обрадовалась, увидеть односельчанку, и, продолжая её расспрашивать, упаковывала дорогой хрусталь, китайский фарфор, золотые и серебряные статуэтки и прочие драгоценности, обкладывая их ватой и заматывая бинтами.

- Груша, - просила Катя, - давай хоть простынку какую возьмем? Вон добра сколько.

- Нет, Катя, Нельзя. А вдруг хозяева вернутся и посчитают меня воровкой. А я всё упакую, и пускай они потом уезжают в сваю заграницу.

- Груша, - умоляла Катя, вон сколько колбас висят в погребе, копчёной теши, окороков! Давай возьмем?

Груша сняла с крючков несколько копчёных колбас и окорок, завернула в вышитое полотенце, протянула Кате:

- Больше нельзя. Боюсь я… Люди хорошие, и я не хочу обидеть их.

Она не разрешила взять из особняка ни одной побрякушки, ни одной вещицы, закрыла его на все замки и вместе с Катей поутру вышла на улицу. Дальнейший их путь лежал в Студенки: Кати - к детишкам, Груши - к венчанному с ней мужу. Она хотела с его помощью выхлопотать в сельсовете паспорт.

- Ну, что ж, - сказал ей муж, когда она пришла к нему, - сколько лет мы прожили поврозь, а теперь что. Теперь и я в мужья не гожусь.

Простил всё Груше и выхлопотал ей паспорт.

Груша потом долга жила в Студенках, обшивала всех, обязывала, а под старость взяла её к себе Катерина, у которой она и умерла.

ПЕТР МАКСИМОВИЧ

Когда Пётр Бедин, весь израненный, с застуженными почками и ногами вернулся в родные Студенки, Катерина сначала не узнала его, а подросшие дети и подавно. Шесть долгих лет - четыре мировой войны и два года гражданской - сильно изменили его. Он постарел и похудел настолько, что, когда разделся, живот как бы прирос к позвоночнику, и рёбра наружу выпирали.

- Сымай всё исподнее, ешь затируху, а я пока воду приготовлю.

Он сбросил с тела кальсоны и рубаху, Катерина прижалась к нему и тут же в ужасе увидела, как брошенные на пол кальсоны поползли. Приподняла их – а там   вшей!..

Переодела Петра во всё чистое, довоенное, что в сундуке хранила. А его бельё выкидывать не стала. Не такие уж и богачи. Угли из печи повыбрала и на гольном жару стала выжаривать его исподнее…

Тут вскоре и продразвёрстка началась. Крестьян обязали по твёрдым ценам сдавать государству излишки хлеба и другой своей продукции, оставляя что-то себе и на прокорм, и на хозяйственные нужды. Проводилась она органами Наркомпрода, продотрядами совместно с комбедами и местными советами в принудительном порядке.

В Студенки пришёл обоз с красноармейцами. Люди, кто поопытнее, помаленьку припрятывали зерно: кто в выкопанную в огороде яму, кто в сено и солому. Красноармейцы штыками протыкивали землю, сено и солому и, если спрятанное зерно находили, расстреливали всё семью, не щадя грудных детей. Выбирали всё до зёрнышка, а дети - как хотите, так и живите.

У Петра Бедина умирал дед. Он лежал на матрасовке с пшеницей, покрытой рваным тулупом.

Когда к Бединым зашли солдаты, вся семья, окружившая постель, начала голосить. Голосили и тряслись от страха, потому что, если б нашли зерно, всех расстреляли б. Всё обыскали, забрали, что нашли, а под умирающего заглянуть не догадались. Такою ценою спасли семью от царившего в стране голода и не околели.

Одно время Пётр Бедин служил в Москве в красных частях, которые у забежавших богачей всё конфисковали. Позабрали всё из особняка и погреба хозяев, у которых служила красавица Груша, сбежавшая в Москву от своего мужа. Те из богатых, кто не сбежал за границу, а остался в тяжёлые времена со своей родиной, влачили жалкое существование, и попросту умирали с голоду. Бедин тайком носил им, отрывая от себя, кой-какую провизию. «Жалко. Мы всё ж люди… Детишек их голодных жалко. Перемрут не за понюшку табаку… «

В Москве Бедина приняли в партию, а когда вернулся в Студенки – поставили руководить сельсоветом. Время шло, и жизнь стала налаживаться. В Студенках организовали коммуну, в которую привели свой скот, коней, притащили жатки и косилки. Маслобойку закупили. Подсолнечное масло продавали, пшеницу и рожь тоже. На вырученные деньги покупали всем, кому что надо: отрез на платье, катанки, фуфайки, книжки школьные для детишек.

Был такой случай. Жили в селе гулящая баба Матрёна Повиличиха. Сынок годов семнадцати у неё был. Нашла себе жениха, который хотел с ней жить, но только без сына. Как-то ночью парнишка услышал через стенку, как мать говорила жениху: А давай избавимся от него… Дождавшись утра, парнишка прибежал в сельсовет:

- Пётр Максимович, мать меня хочет убить.

- Как убить? Да разве ж такое можно! – Ужаснулся Бедин. – Ладно. Сиди здесь…

Повилихину вызволи в сельсовет и устроили расспрос. Она давай сына целовать, обнимать и, в конце концов, убедила всех, что это сыновий наговор на ней. И следующую ночь преступная пара избила до смерти мальчишку.

Приехала милиция с врачом, который у пруда поставил стол и стал анатомировать убиенного, а преступницу - мать заставили носить из пруда воду. Столпившиеся вокруг стола сельчане наблюдали за процессом и проклинали Повилихину на чём свет стоит. А из неё хоть бы одна слезинка. Увезли её, и никто больше никогда её не видел…

- Дед Пётр, через много лет рассказывает мне его внучка Тамара, - был справедливый и добрый. Может, даже и слишком справедливый, и его за это недолюбливали. Кто-то написал на него донос, и районное партийное собрание исключило его из партии, освободило от председательства в сельсовете. Он написал письмо Сталину, и вскоре в районе получил ответ: «Разобраться и восстановить в рядах партии».

 Бедина вызвали в Москву, расспрашивали о работе и трудностях в деревне, разобрались и восстановили в партии. 

- Приняли хорошо, - рассказывал он по возвращении, - стол накрыли, вместе с другими кушал. Люди со всей страны были.

Грамотный был он. Всего четыре класса церковно-приходской школы, а знал всё… Добрый.

Бывало, слова из него не вытянешь. Баба Катя начнет его ругать:

- Вон другие как живут! В сыр-масле катаются. А ты… начальник, глава сельсовета, не можешь себе выкроить…

- Поживём ещё-всё будет у тебя, Катя. Вот колхозы пойдут…

А баба Катя, язва, опять:

- Ты вот отдал свой паёк Жменевой, а нам шиш достался.

- У неё дети с голоду пухнут. Ты же сытая, чего ещё надо. Мы пока не голодуем. Набери ведро свеклы, снеси ей.

Когда Савостина Николая посылали на лесозаготовки, тому надеть было нечего. Бедин снял с себя фуфайку, отдал ему. Катерина ругаться, а он:

 - У меня ещё одна есть, а у него ничего.     

      
Окончание следует…