ТАРАСОВ Ю.А.: Артём на заре своей истории. Глава 14. Народные традиции первопоселенцев. Часть 1

Этнические корни. Одежда и вкусы. Домостроение и интерьеры жилищ

В переводе с латинского слово «традиция» означает передачу, предание. В нашем случае под нею принято понимать обычаи, обряды, нормы поведения, духовные ценности и т.п., как отражение особого мироощущения и образа жизни здешних крестьян. В таком контексте единой системы народных традиций на территории Артема в принципе никогда не существовало.

Население нашего района, как и всего Приморья, с самого начала формировалось из различных этнических групп, хотя и, большей частью, родственных между собой. Процесс слияния этих групп в единый этнографический массив к моменту установления здесь Советской власти шел полным ходом, однако был далёк еще от своего завершения. В дальнейшем, в результате борьбы с религией и ликвидации индивидуальных крестьянских хозяйств, были подорваны самые основы традиционной культуры приморских крестьян, и она, в считанные годы, почти полностью прекратила своё существование.

Как же выглядела бы этнографическая карта Артема, скажем 80 или 90 лет тому назад? На первый взгляд она может показаться вполне однородной. Подавляющая часть населения Кневичанской волости приехала сюда из центральных и левобережных губерний Малороссии, т.е. из Украины. Таким образом, украинский этнос, а значит, и украинские народные традиции должны были преобладать в каждой из местных деревень. Однако реальная картина была довольно далека от «жевто-блакитного» идеала.

Во-первых, несколько особняком от других селений волости стояло село Угловое, где к 1911 году проживали довольно большие этнические группы великороссов (12,6 %) и молдаван (9,5 %) (Меньшиков А. Материалы по обследованию крестьянских хозяйств Приморской области. Саратов, 1911. Т. 1. С. 104). Во-вторых, в селе Шевелёвка, по косвенным сведениям (точных статистических данных по этнической истории этого села нет), русских и белорусов было даже больше, чем украинцев.

В третьих, украинские губернии Российской империи тоже не были однородны ни в национальном, ни в этнокультурном отношении. Традиционные обычаи и обряды левобережных украинцев отличались от господствовавших западнее Днепра, а быт и культура жителей черниговского полесья были иными, чем у обитателей степной части Слободской Украины.

К тому же, немалая часть населения самых северных уездов Черниговской губернии считали себя русскими, а в районах, прилегающих к Могилевской губернии, был очень высок процент белорусов. Поскольку Суражевка (в Приморье - прим.админа) заселялась почти исключительно выходцами именно из этих пограничных районов, то русско-белорусское население здесь с самого начала значительно преобладало над украинским (В суражевской семье Чирковых свекровь на людях иногда называла свою украинскую невестку Христину «наша Хохлуша», четко выделяя ее, тем самым, в составе не только семьи, но и всей общины. (Фетисова Л. Фольклорный быт села Суражевка. Музей школы № 7)).

Единственным этнографически почти «чистым» поселением на территории Артема было в те годы село Кневичи, где в 1911 году числилось малороссами 96,3 % населявших его семей, причем, в основном, только из одной, самой что ни на есть украинской Киевской губернии (60,4 % +26,1% выделившихся из них семей) (Меньшиков А. Материалы по обследованию крестьянских хозяйств Приморской области. Саратов, 1911. Т. 1. С. 104). В Кролевце большая часть малороссов вышла из лесных областей Черниговской губернии (43,4 % семей села), а с Киевщины — лишь около 20 % семей (Еще 6,6 % было русских и столько же белорусов.. (Там же)) В село Угловое большинство украинцев также прибыло с черниговского полесья (34,7 % его жителей) (Там же).

Подведем итог. Принимая во внимание наличие разных этнографических групп среди малороссов, ни одна из них не имела абсолютного преобладания ни в одном из селений Кневичанской волости за исключением самих Кневичей. Нетрудно поэтому догадаться, что именно Кневичи стали центром влияния в нашем районе «классического» варианта украинской народной культуры, в то время как Суражевка, почти все население которой вышло из одного села, представляла здесь своеобразную, уже сложившуюся синкретическую культуру русско-белорусско-украинского порубежья.

Этнографический облик других сел района находился в те годы, вероятно, ещё в стадии становления. Можно предположить, например, что в Кролевце этническая консолидация происходила на основе традиций самой большой по численности и наиболее влиятельной группы черниговских старожилов-первопоселенцев. То же самое можно сказать, видимо, и о селе Угловом, хотя здесь процесс этот протекал намного сложнее, при безусловном участии русской, молдаванской и классической украинской народных культур.

Одновременно с формированием единого культурного облика отдельно взятых деревень медленно, но неуклонно происходило сближение их в области народных традиций между собой. Не секрет, что к моменту установления здесь Советской власти, едва ли не большинство старожильческих семей волости уже были связаны родственными и свойскими узами либо кумовством. Это обстоятельство не могло не способствовать постепенному стиранию различий в трактовке тех или иных обычаев и обрядов представителями разных культур при проведении совместных семейных и общественных культовых действий или торжеств.

Немалое влияние на процесс слияния культур в бассейне реки Батальянзы оказывали общие географические и климатические условия, диктовавшие одинаковые способы хозяйствования для всех местных крестьян, а также усиливающееся год от года нивелирующее влияние городского рынка на экономику и быт здешнего села.

Так, из обихода селян довольно быстро вышли многие важные прежде элементы национального костюма, замененные относительно простой и дешевой одеждой фабричного производства. Постепенно исчезли, в частности, характерные для малороссиян свиты из домотканого черного, коричневого или белого сукна со сборками, а также знаменитые шаровары «шириной с Черное море», вытесненные брюками и пиджаками с жилетками городского фасона. Украинские женщины все чаще заменяли старинные шерстяные плахты, дерги и запаски юбками (спидницами) с передником и кофтами, купленными в магазине или сшитыми из фабричной ткани Там же).

Дольше всего традиционный вид сохраняла нижняя и повседневная одежда крестьян, даже когда с увеличением достатка её стали шить из покупной ткани. В частности, мужским и женским сорочкам национальный колорит придавал особый покрой и вышивка, по которым можно было судить о районах выхода здешних поселян. Например, красный геометрический орнамент на ткани говорил о русском, белорусском или северо-украинском происхождении вышивальщицы, а растительный орнамент, выполненный в двух цветах: красном и синем (реже черном) - был характере)- для южных уездов Киевской, Черниговской, Полтавской и Харьковской малороссийских губерний (Зеленин Д.К. Восточно-славянская этнография. М., 1991. С.264).

Граница между указанными регионами была очерчена особенностями не только орнамента, но и одежды, а также манерой носить ее. Выходцы из черниговского полесья, подобно русским и белорусам, надевали рубаху на выпуск и подпоясывали ее специальным пояском. Украинцы остальных малороссийских губерний, по традиции, заправляли свои рубахи в штаны (Там же. С.210).

Тип рубахи также мог служить признаком этнической принадлежности своего владельца. Суражевские парни, по воспоминаниям М.Сергиенко (Там же. С.226), ещё в 20-е годы щеголяли на сельских праздниках в вышитых косоворотках, характерных для русской (Воспоминания Т.И.Сергиенко. Музей школы №5 г.Артема), а не украинской или белорусской народной одежды. То же самое можно сказать и о сарафанах, в которые наряжались тогда многие девушки этого села.

Имелась и еще одна деталь одежды, резко выделявшая выходцев из черниговского полесья среди остальной массы малороссиян, — это лапти. За пристрастие к ним кролевчане не без основания называли жителей Суражевки лапотниками  (Воспоминания Ф.Ф. Гавриленко. Личный архив автора), в то время как традиционной обувью крестьян на просторах степной и лесостепной части Украины, откуда вышли большинство жителей других сёл волости, были кожаные постоли, чоботи и черевички (Зеленин Д.К. Восточно-славянская этнография... С.243).

Воловьи упряжки, бывшие не так давно визитной карточкой типичного малороссиянина, к концу описываемого периода почти полностью ушли в прошлое, заменённые менее сильными, но более умными и подвижными лошадьми. По понятным причинам этнического характера, дольше всего они задержались а хозяйствах кневичан.

Довольно прочными и консервативными оказались традиции национальной кухни, определяя собой выбор тех или иных посевных культур. Так, у кневичан, предпочитавших, как истинные украинцы, есть за обедом пшеничный хлеб и суп с клёцками, на полях наливались золотом в основном зерна пшеницы, а у их соседей суражевцев или кролевчан, колосилась, как правило, неприхотливая русская рожь. В остальном вкусы всех выходцев с Украины в общем-то совпадали. От великороссов их отличала любовь к борщу, свиному салу и кровяной колбасе (Зеленин Д.К. Восточно-славянская этнография... С.203).

Важным продуктом для приготовления борщей, в отличие от русских капустных щей, служили украинские буряки, то есть свекла. Отсюда и название этого блюда. Что же касается сала и кровяной колбасы, то русские того времени их в пищу вообще не употребляли. Только для жарки они использовали топленое (смалец) сало, а есть кровь среди них считалось большим грехом.

Различия в традиционном меню имели такое большое значение, что украинские парни в пограничных с Россией районах зачастую отказывались брать в жены русских девушек (московок) на том основании, что «они борщ варить не умеют» (Там же. С.147).

Однако и эти традиции постепенно поддавались напору времени, видоизменялись, перемешиваясь между собой, становились достоянием носителей других культур. То же самое происходило постепенно с трудовой, календарной и свадебной обрядностью села. Последняя вызывала поначалу, вероятно, наибольшее количество споров и конфликтов среди односельчан.

В самом деле, как, например, полюбовно решить вопрос о том, заплетать или не заплетать волосы женщине во время свадьбы, а если заплетать, то в одну или две косы? В разных частях всей великой России, и даже одной только Украины, он решался по-разному (Там же, С. 148), и договориться новым родственникам между собой было порой очень нелегко.

Впрочем, чаще всего эта проблема снималась достаточно просто: браки заключались между выходцами из одной и той же местности или культурного ареала. Церковные книги того времени свидетельствуют, например, что суражевские парни и девушки предпочитали выбирать себе пару в деревнях Майхинской долины, в Шевелёвке или в Кролевце, и лишь в самую последнюю очередь — в соседних Кневичах, несмотря на то, что это было крупнейшее в ближайшей округе село и волостной центр.

Долгое время сохранялись на новом месте и традиционные различия первопоселенцев в технологии домостроения. Например, в 1908 году, по наблюдениям военных рекогносцировщиков, большинство изб в Кневичах было крыто соломой, а в Кролевце – тесом (Там же). Объяснить это большей зажиточностью кролевчан нельзя. И те, и другие находились в одинаковых условиях и основали свои села почти одновременно. К тому же, показателем богатства хозяина здесь служили тогда не деревянные, а металлические крыши, сделанные из американского оцинкованного волнистого железа. В 1908 году таковых в обоих селах было немного, однако всего два года спустя в Кневичах под железом стояло 55 %, в Кролевце — 28 %, а в Угловом — 72 % всех жилых домов. Но даже и тогда соломенных крыш в Кневичах оставалось в 1,5 раза больше, чем в Кролевце и в 2,5 раза больше, чем в Угловом (Дальний Восток: маршруты и описание путей Приморской области (Приложение к второму тому). C.500-504).

Между тем, факт этот объясняется довольно просто. Достаточно вспомнить, что в Кневичах поселились преимущественно выходцы из степной и лесостепной Украины, а в Кролевце значительную долю населения составили представители черниговского полесья. Соответственно, разной была и технология домостроения (Меньшиков А. Материалы... Т.1. С.304). С одной стороны — глиняные мазанки под соломенной крышей, а с другой — типичные русские избы — пятистенки, сложенные из бревен и покрытые тесом. Правда, от глиняных стен переселенцы здесь, в лесном краю, сразу же отказались, но делать свои крыши из дерева пока не спешили. Помимо соломы, в качестве кровельного материала они использовали также тростник и болотные травы (Зеленин Д.К. Восточно-славянская этнография...).

Снаружи и изнутри бревенчатые стены таких построек большинство украинцев Приморья все равно обмазывали глиной и белили, называя такие полуизбы—полухаты родным и привычным словом — мазанки. Многие рядом с домом изводили сады из дикой яблони и акклиматизированной здесь желтой «ханкайской» сливы.

Такие селения, где преобладающим населением были малороссы, своими выбеленными хатами, большими плетневыми трубами и цветущими весной деревьями очень напоминали малороссийский пейзаж (Меньшиков А. Материалы... Т.З. С.64 ). Вероятно, именно так выглядело в первые годы наше село Кневичи, а частично и Угловое и Кролевец (Правда, военные наблюдатели, проезжавшие здесь в 1907 — 1911 годах, описывают лишь русские деревянные избы и совсем не упоминают выбеленных хат (Дальний Восток; маршруты и описание путей Приморской области (Приложение ко 2-му тому). С. 500-504)). 

Впрочем, местная техника изготовления деревянных домов уже в 10-е — 20-е годы прошлого века была в значительной степени унифицирована наемными бригадами китайских строителей, отлично освоивших к тому времени русское плотницкое ремесло (Воспоминания И.Н. Иванова. Личный архив автора).

Внутренняя обстановка жилищ поначалу тоже не могла быть одинакова. Вход в сени у украинцев делался обычно со стороны улицы, а у русских — со двора (Зеленин Д.К. Восточно-славянская этнография... С.290). Печь ставилась у великороссов справа от входа в жилое помещение, а у малороссиян — слева. В русских домах, от печи до противоположной стены, тянулись под потолком особые нары для спанья (полати), а у украинцев их не было (Там же. С.300).

Пожалуй, единственное, что объединяло все типы восточнославянского жилища, так это сама печь — абсолютный шедевp народного творчества и центральный элемент всего домашнего интерьера. Делали её обычно из глины (кирпич — явление сравнительно позднее для российской деревни). При замешивании и укладке глины в неё часто клали камни, чтобы лучше удерживала тепло.

Такие печи стояли, порой, дольше самого дома. Ставили ее на деревянном основании, внутренняя часть которого (подпичек) нередко служила зимой курятником. Обычная высота печи — 1,6 метра, ширина — 1,6 — 1,8-метра, длина — 1,8 — 2 метра. Сверху она была плоская, и на ней можно было не только спать, но и сушить зерно (Там же. С.303).

В некоторых домах ставили даже не одну, а две печи. В Кролевце, например, такой дом имела семья первопоселенца Ивана Бурковского (Воспоминания И.И.Бурковского. Личный архив автора). На Украине подобные постройки назывались «две хати через сени», «хата на две половини» или «верхова хата». Жилые помещения в них располагались симметрично по обе стороны сеней, куда выходили отдушины печей (Зеленин Д.К. Восточно-славянская этнография... С.291).

Значительная по объему внутренняя часть печи позволяла и хлеб испечь, и еду приготовить и даже помыться с парком (Этим способом, по воспоминаниям Ф.Гавриленко, мылись многие годы и жители Кролевца. (Воспоминания Ф.Ф, Гавриленко. Личный архив автора)). Делалось это так: из хорошо протопленной печи выгребали уголь, выметали золу и на пол простилали солому. Стенки изнутри обрызгивали горячей водой. Забравшись внутрь, человек ложился на солому головой к устью печи, задвигал заслонку и парился горячим березовым веником. Такую оригинальную парилку использовали обычно украинцы Черниговской губернии. В степных районах Украины крестьяне мылись в обыкновенных деревянных корытах (Там же. С.289).  Моду на бани принесли в наши края уже русские переселенцы. Известна она была и белорусам северных районов Черниговщины, поэтому в Суражевке, видимо, с самого начала знали секрет русской бани.

Классическая украинская хата не имела деревянных полов, но в условиях Приморья обойтись без них было довольно сложно (впрочем, китайцам и корейцам это вполне удавалось). Однако даже застелив пол досками, многие украинцы чувствовали себя на нем не очень уютно. По мнению известного ученого — этнографа Д.К.Зеленина, чистота в таком доме была всегда относительна. Недавно перейдя от глинобитных полов к деревянным, они не умели и не любили их мыть (Там же. С.289).

И в русском, и в украинском доме вдоль стен обязательно стояли лавки (укр. лави). Над ними располагались полки и шкафы для посуды (укр. мисник). В красном углу избы (противоположном по диагонали от печки) висели иконы и стоял обеденный стол, всегда накрытый скатертью. Когда семья садилась обедать, самое почетное место, под образами, занимал её глава — обычно самый старший из мужчин. Только он имел право резать хлеб и раздавать ломти членам семьи. Ели все вместе из одной миски. Вместо салфетки использовали полотенце, которое передавали вокруг стола.

Крестьяне никогда не садились за стол, не прочитав перед иконами слова молитвы. Руки перед едой обязательно мыли, вытирая их полотенцем. Завтрак начинался рано утром, обычно до восхода солнца. Обед - еще до полудня, между 8 и 11 часов. Полдник (укр. полудень) — после полудня, примерно в 12-14 часов. Ужин (укр. вечеря) — перед сном, около 6-8 часов вечера, а зимой — на 2-3 часа позже (Там же. С.151).

Особыми обрядами сопровождалось застолье накануне полевых работ. В день начала сева стелилась чистая скатерть и все одевали белые праздничные рубахи. Ужинали засветло и пораньше ложились спать.

Перед началом сбора урожая производился обряд зажина. Делалось это обычно вечером, в «счастливый день». После уборки «зажинного» снопа (три горсти колосьев) жница садилась на него, напевая обрядовую песню, съедала принесенную с собой еду, а затем возвращалась домой. Часть зажинного снопа при этом, оставалась в поле.

Во время сенокоса (укр. косовиця) женщины северных уездов Черниговской губернии надевали на работу праздничную одежду. Те, что оставались дома, шли «мыть ложки», то есть помогать по хозяйству тем соседкам, у которых в семье много косарей. После такой коллективной работы пили косарщину и веселой гурьбой (т.н. ведмедицей) ходили с песнями по деревне.

Конец жатвы также сопровождался там обильным угощением жнецов и хозяев. При этом основным обрядовым блюдом считались пироги с кашей. Перед трапезой хозяину подносили венок, свитый по особому обряду из колосьев ржи (Там же. С.66), взятых в середине «перепелицы» (Перепелица — оставленный в поле небольшой круг несжатой ржи, который перевязывали соломинкой в виде куста, а внутри на землю клали камень, изображающий стол, застилали его чистой тряпкой и ставили на нее хлеб с солью для «хозяина» поля. (Зеленин Д.К. Восточно-славянская этнография. М., 1991. С. 66)).

Трудно сказать, соблюдались ли у нас когда-либо эти обряды. Давно уже нет свидетелей, способных подтвердить или опровергнуть их существование. Во всяком случае, к началу серьезного этнографического изучения приморской деревни (70-е годы XX века) следов жатвенного обряда почти нигде не было зарегистрировано (Этнография и фольклор народов Дальнего Востока СССР. Владивосток, 1981). Однако и существенных причин для отказа от них сразу после переселения у крестьян нашего края быть не могло. С годами, традиции, конечно, смешивались и изменялись.

Источник