Жёлтый дьявол. Том 2. Гроза разразилась. 1919 год. Глава 11. В урочище Анучино
Глава 11-ая
В урочище Анучино
1. Шрифт
Коваль в ночной смене.
Быстро ложатся на верстатку одна к другой свинцовые буквы – Коваль торопится; он набирает воззвание сопочного партизанского штаба Уссурийскому казачеству. Скоро он закончит, потом в машину, а там…
«Лопнет от злости Враштель, – думает Коваль, весело заканчивая. – Оскалят зубы японцы…»
На улице слякоть и дождь… – «ночь черна, как душа грешника».
Крадучись с пустыря через забор по двору и к окну – человек. Заглянул в окно.
В свете на минуту мелькнуло молодое лицо – и в тень, в ночь…
А рука по раме тихонько: тук-тук-тук…
Не слышат… Опять: тук… тук… тук… – сильнее.
Открывается нижняя створка окна. Коваль шепотом в ночь:
– Адольф, ты?
– Да… – так же ответ: все готово?
– Все! – ловко вышло… метранпаж свой парень оказался, а сторожа и остальную братву я напоил ханьчжой[9] в дым… – спят мертвецки…
– Воззвание готово?
– Готово. Уже отдал ребятам… Унесли… расклеивают… – Коваль раскрыл окно совсем.
Быстро в мешок из касс с глухим шумом пересыпается шрифт.
Готово – мешки полны, в каждом по четыре пуда.
Коваль, как кошка, прыгает с подоконника во тьму, в грязь, в ночь… Окно тихо притворяет.
Взваливают мешки и пустырем, а потом окраинами улиц спящего в грязи маленького городка Никольска пробираются через железную дорогу и кустарником выходят на дорогу, в тайгу. С ними идет метранпаж, он тоже удирает в сопки, партизанить…
В лощине у речки их ждут две лошади…
2. Партизанская газета
Весь грязный, в свинцовой пыли летит, перевертывается, сшибает встречных, махая листом бумаги, вбегает в штаб: – Ура! Газета готова… – кричит Коваль и с гордостью кладет на стол, – товарищ Штерн, вот!..
Штаб обступает газету.
А по широким, травою заросшим улицам, спускающимся по склону горы большого села Анучино – кучки крестьян, партизан с берданками. Там у забора, здесь на траве, тут под деревьями – читают свой первый номер партизанской газеты.
А позднее – гонцы по тыловой связи во все деревни и глухие местечки, хутора и урочища, за Доубихэ, по непроходимой тайге; к фронту – во все полевые штабы, а оттуда по партизанским отрядам гуляет газета повстанчества – «Крестьянин и Рабочий».
В газете написано, что крестьяне восстали против Колчака за свою волю, за свою землю, за свои Советы; что в городе рабочие бросают заводы и идут в сопки помогать крестьянам бороться за свою рабоче-крестьянскую власть…
И читают мужики, и хмурятся довольно… по складам разбирают до самой последней строчки, до самой последней буквы…
– Дывись, яка газета у сопках!..
Не только за все предреволюционное время, но и за революцию может-быть настоящая пролетарская газета попадает в глушь тайги первый раз, в сопки, в самые отдаленные уголки необъятного Приморского края; доходит до самых глубин крестьянской массы, до самого их сердца – потому что они восстали и живут этим восстанием…
В сопках нет ни одной хаты, из которой не было бы старого или молодого партизана; нет ни одной матери или жены, у которой не было бы сына или мужа там – у железной дороги, зорко стерегущего, у ворот в тайгу, врага, намеревающегося разорить их семью, хозяйства – отобрать землю… И одинаково читается партизанская газета, как в крестьянских хатах, так и на фронте, в отрядах, так и в заводах по городам: единым биением бьется пролетарское сердце в сопках и городах.
Но не так думают враги:
– Газета!.. Сволочи… Какое нахальство… – комкает, рвет партизанскую газету полковник Враштель, командир конно-егерского полка в Никольске. Злобно шагает по кабинету: – повстанческий съезд устраивают – вот до чего осмелели…
Останавливается, кричит:
– Нет! Этому надо положить конец!.. – Звонит.
Входит адъютант.
– Позовите начальника штаба.
Садится.
– Какое нахальство…
3. «Старики»
Баев всех грузнее, но на ходу, лазить по горам он легче Здерна, самого маленького из всей команды.
Они уже перевалили через кряж и скатывались в Анучинскую долину. Это – «старики» из Владивостока: Федоров, Баев, Здерн… Не выдержали владивостокской атмосферы «варения в собственном соку» и двинулись в сопки… Ревком поругается, а потом согласится – знает, что товарищи правильно сделали…
Санаров со своими металлистами уже давно отделился от них и повернул на Фроловку. А они – в центр, в Анучино – где и главный штаб и откуда уже начата большая работа правильной советизации засопочной области, там работники «штатские» больше всего нужны…
Широко расстилается лощина, зажатая как в трубе грядами отрогов Сихотэ-айлиня. Чернеют на зелени склонов деревни, укутанные в яблоню, вишню, черемуху… – Белыми островками, ватой раскинулось по долине цветение…
А сразу, тут же у ног – море ландышей и сочным и сладким запахом заволакивает долину – дышишь, точно пьешь медвяную влагу…
Команда остановилась – не может насмотреться, надышаться: уж больно непривычна картина… после туманного каменного города – такая простота и вольность…
– Хорошо!.. – выдыхает Баев, – ну-ка, дай свою трубу…
Здерн нехотя отрывается от своего огромного призматического бинокля. Когда бинокль в футляре – он у него болтается и бьет его по пяткам… – Баев всегда скулил над его «трубой»…
– Что? Просишь!.. А смеялся… Здерн не выдерживает, чтобы теперь не заявить свои права победителя…
– Ну-ну… не буду… давай…
В копне черных волос у Федорова блестят только глаза да зубы – он уселся на пенек и тоже залюбовался – смотрит, молчит и улыбается…
– Хорошо… – снова резонирует Баев.
– …Харитоша! Здорово… – и Баев трясет руку Харитонова, рыжебородого, маленького, крепкого, в очках – ольгинского большевика-учителя…
Потом все они забираются на телегу и едут в Янучино.
С Харитоновым они встретились в деревне Ивановке. Оттуда едут вместе.
Харитонов сейчас из Никольска – уже второй раз пробирается в сопки, – ездил по поручению штаба.
А вечером, по приезде в Янучино, Харитонов рассказывал в штабе, что видел в Никольске анучинского попа. Ворчал начальнику гарнизона – зачем выпускают таких господ… зря.
– Я, бис его знает!.. – Зарецкий отмахнулся.
Грахов позвал всех на совещание: Штерн реорганизовал главный штаб и «старики» пошли в работу…
4. Неприятель в тылу
С реки Ноты приехал гонец от хутора Пешко в штаб с пакетом от Рыбаковского. Привез его гольд Тун-ло.
Гонца сразу провели к Штерну. Долго там оставался гольд, что-то подробно лопотал, рассказывал – «разменял» пакет…
А когда вышел – обступили его партизаны… Он и им рассказал…
Не ладно на верховьях Ноты:
– …Хунхузы… много есь… расбойника есь… Куа-шан первый настоящи человека. Я знайт – свой… партизана есь…
– А Ли-фу? – подошел Зарецкий.
– О! Лей-фу – шибко расбойника есь… Ирбо[10] обижайт… кантрами делайт. Многа опиум надо… бабушка надо… стреляй… – игаян макака…
– А что Ко-шан, знает его?
Гольд улыбается и смотрит на всех – не понимает.
– Ну, игаян капитана Ли-фу и Ко-шан? – Зарецкий старается разъяснить…
Гольд понял – он усиленно мотает головой и мигает своими маленькими, подслеповатыми глазами:
– У-у… ытьу… игаян… – и тычет себя пальцем, и в пространство: – Куо-шан и ты игаян шанго… – Зарецкому в грудь: – у-у… Лей-фу – шибка… цхо!.. – и плюется, гортанно выхаркивая слюну, точно из самого нутра…
– Лей-фу… игаян макака…
Партизаны смеются.
– А как пантовал нынче Тун-ло? – кто-то из партизан, старый охотник, к нему…
Лицо гольда черное, обожженное солнцем воронится в закате дня:
– Кругом стреляй… моя стреляй… его боиса…
– Распугали, значит… – Сокрушенно, по-охотничьи вздохом партизан… Потом все уходят ужинать…
– Так оно и есть… – Штерн делает пометки на большой рельефной карте области: – вот здесь и вот тут… – думает… – в самом глубоком тылу… То же неприятель…
– Ловко, стервецы, придумали! – ходит по избе, широко шагая, Грахов; руки у него в карманах, кулаки выпираются в тонких черных штанах…
«Еще один лишний враг»… – думает Федоров.
Баев где-то на кухне возится с хозяйкой, уговариваясь насчет ужина:
– С дороги мы, хозяйка… устали… и снидать хочем… Здерн копается со своей «подзорной трубой» – уж очень ее бережет… Он собирается к Спасску в одарский штаб – Штерн его туда направляет в помощь, в район.
Входит Зарецкий.
– Товарищ Штерн! Там два корейца приехали… говорят, к вам…
– Откуда? – и Штерн отрывается от карты.
– Говорят, общество послало отуруг[11]…
– …Так вот товарищ Ким – здесь организуйте отряды… вливайте их по участкам в наши партизанские полевые штабы: вооружение дадим, а все остальное пусть берут на себя уруги… Охрана будет выделена из ваших же отрядов. Хунхузы тогда будут осторожнее… а потом: это я знаю, чьи проделки – Ли-фу!..
– Да-а… скуластое лицо Кима пасмурно. Он посматривает и как бы еще что-то ждет от Штерна… Он хорошо говорит по-русски – он вырос в Приморьи… учился в русской сельской школе… он все знает.
– Ли-фу – японский помощник… говорит он, и глаза его темнеют, за скулами что-то похрустывает…
– Только бы оружия – уруги помогут… теперь легко их поднять…
– А Сеул как? – тише и наклоняется к нему Штерн.
– Послал братку… – и огнем заговорщика зажигаются глаза Кима.
– Вот еще наши новые партизаны… – Штерн глазами показывает на корейца входящим Баеву и Харитонову и улыбается…
– Партизан! А винтовка? – смотрит Баев.
– Будет, он даст!.. – Ким уверенно к Штерну.
– Дадим… организуйтесь только скорее…
– Еще новая сила… и Федоров пересаживается ближе к столу и заводит оживленный разговор с Кимом о корейцах.
Не замечает, как из штаба давно уже разошлись… кто – ужинать, кто – по отрядам…
Остались только над картой Штерн, да Ким и дядя Федоров – тихо разговаривают…
Уже глубокая ночь.
Партизанские отряды, разбитые повзводно, разошлись по своим сеновалам.
Спят. А то с дивчатами гуляют.
Только заставы да конная разведка далеко по дорогам раскинула свои щупальцы…
Не спит…
Сторожит Янучино: главный штаб всех партизанских отрядов области – мозг и сердце всего повстанчества.
Не спит и Штерн.
5. На стрёме
Окно в комендантскую ни чем не завешено. Прекрасно видно все, что творится внутри.
Ефим разгуливает по перрону с какой-то барышней (меньше подозрений). Полчаса тому назад познакомился.
– Да-а… И вот, когда мы плыли по Индийскому океану, на нас напали китайские пираты… человек сто.
– Ой, что вы? Правда?
– Да-а… как же.
Ефим бросает внимательные быстрые взгляды в окно комендантской. Вон у стола, как раз против лампочки, сидит человек в маске. Напротив японский комендант. Беседуют.
Чорт! Скоро ли он выйдет? Уже два дня здесь, в Евгеньевке, следит Ефим за маской. Он решился выбрать удачный момент и пойти с маской на откровенность. Сначала заинтересует его документом… А потом… будет видно.
– Ну, и что же было?
– А? Что?
– С пиратами…
– A-а… С пиратами… Мы их разбили, конечно, и забрали всех в плен.
– Куда же вы их поместили?
– To есть мы хотели только забрать их… правда. А… Поместить было некуда. Пришлось их потопить.
– Всех?
– Всех.
– Что вы?!
– Да…
«Ага… встают. Собираются… Должно быть, сейчас выйдут».
– А вы в Лондоне были?
– Был. Я везде был.
– Ах, наверно интересно?..
– Как же… Башня Эйфеля и прочее… Вы простите меня… Сейчас должен идти. Надеюсь, завтра вечером вы здесь будете? Я буду ждать.
– Ах, что вы говорите?! Разве можно?! А в какое время?
– В это же. Да, да… Всего хорошего.
Барышня удаляется. Ефим ждет.
6. Выстрел
Куда это он идет?
Ефим следит за маской. Уже позади остаются составы поездов. Маска не сворачивает в поселок. Маска идет прямо по линии в сторону депо.
«Странно, что ему там надо»? – думает Ефим.
Стараясь быть незамеченным, он следит за маской. Но Ефим ошибается. Человек в маске давно заметил, что за ним кто-то следит. Не подавая виду, он медленно продолжает идти.
У самого депо маска входит в какой-то вагон.
Ефим подбегает. A-а! Это вагон какой-то американской миссии. Должно быть, поломка есть… Вот почему он около депо.
«Придется теперь ждать. Досадно. Надо было подойти раньше».
Ефим отходит в сторону и ложится за кучей железного хлама.
Ждет… час… другой.
Слипаются глаза. Все труднее и труднее бороться со сном.
«A-а! Наконец-то».
Человек в маске выходит. С ним какой-то американец. Прощаются. Оставшись один, американец отходит шага на четыре в сторону (на минутку).
«Вот, дьявол! Скоро ли он уйдет?»
Когда американец скрывается в вагоне, Ефим вылезает из-за кучи и бежит нагонять маску.
«Куда же он делся? Ага… Вон он впереди… идет по линии крупным, размашистым шагом».
Но, пройдя еще шагов десять, маска поворачивает, сходит с полотна и скрывается за штабелями дров. Ефим, боясь потерять его из виду, прибавляет ходу.
Вот уже штабеля… Вот за угол поворот… И…
Ба-бах!.. Ба-бах!
Огнем прямо в лицо хлынуло… Что-то тяжелое ударило в голову…
«А-ах!.»
Земля закачалась и поплыла из-под ног.
Тело с разбега мешком ткнулось в землю.
Человек в маске спокойно кладет браунинг в карман, поворачивается и быстро скрывается в пролетах штабелей.
Ночь.
7. Раненый
Подвода останавливается.
Николай смотрит с крыльца на лежащего. У него обвязана голова. Рука тоже на перевязи. Под ним на телеге тюфяк, набитый соломой.
– Кононов, ты?
Николай мигом – с крыльца. Лежащий открывает глаза.
– А, Снегуровский… Да, я… Помоги подняться.
Николай помогает Ефиму.
– Да нет, нет… ничего… Я сам пойду… ты только поддержи немного.
В комнате Ефиму приготовляют постель. Он ложится.
– Как это вышло с тобой?
– Да понимаешь… Следил я за одним человеком. Он, должно быть, заметил. Ночью было дело. Он спрятался за дрова. Я как завернул за кладки, он и выпалил в упор два раза… Одна-то пуля по голове задела, правда, легко: кожу только разрезала, а другая – в плечо. По голове, понимаешь, как обухом ударило. Я потерял сознание. Потом пришел в себя. Недолго, должно быть, провалялся… Так около получаса… Встал. Там у меня машинист есть знакомый… Я к нему… Достучался кое-как. Он как увидел – ахнул. Ну, потом перевязал… сбегал за подводой… и ночью же отправил. Скверно, понимаешь: подвода трясет… больно… Хорошо – еще тюфяк положили.
– Ладно. Отдыхай. Потом я тебя отправлю дальше, в Анучино… Там лазарет. Там теперь сестрой работает Ольга.
– Знаю! – лицо Кононова веселеет.
– Жрать хочешь?
– Нет… Я спать хочу.
– Погоди… Сейчас фельдшер придет… Перевяжет тебя. Потом спи.
– Ладно.
– Счастливо ты отделался. Я удивляюсь одному: почему этот тип не послал японцев или милицию… Не успел, что ли? Кто он такой?
– А чёрт его знает, кто он.
Продолжение следует...
