ЧУДАКОВ Ф.И.: В "столицу" Приамурья! (отрывок из очерка)

(Перепечатано из сборника произведений Ф.Чудакова, вышедшего под названием:  «Чаша страданий допита до дна!..»

Из творческого наследия выдающегося сатирика начала XX века / Составление, предисловие, подготовка текста, комментарии Александра Урманова. – Владивосток: Тихоокеанское издательство «Рубеж», 2016. С. 310-318)

Краткая справка: 

«Фёдор Иванович Чудаков (1888–1918) – один из самых талантливых российских сатириков начала XX века, поэт, прозаик, журналист, сотрудник и редактор благовещенских газет и журналов.

Самый яркий литератор Приамурья дореволюционного времени, трагически ушедший из жизни во время подавления т.н. «Гамовского мятежа», в советскую эпоху по идеологическим причинам – из-за неприятия большевистской власти (и самоубийства на этой почве) – был предан полному забвению.

Данная книга – первое за столетие издание его произведений, призванное вернуть фактически из небытия масштабную творческую личность, сопоставимую с первыми сатириками Серебряного века.

Вошедшие в книгу произведения разных жанров публиковались, в основном, на страницах ставших библиографической редкостью периодических изданий Приамурья 1910-х годов и с тех пор не издавались». 


Фёдор Чудаков:

…Уже за полночь прибыли мы в Алексеевск. Началась суматоха. Здесь высаживались почти все наши случайные попутчики. И когда я спрыгивал с подножки вагона, на площадке слышалось:
- Тут, брат, в любой харчевне сколько хошь. В прошлый раз полтора за бутылец платил. Тут, брат…

III

Алексеевск весь состоит из достопримечательностей. И поэтому всякая попытка дать отчёт о первом впечатлении, производимом «столицею» Приамурского края на приезжего провинциала, всегда будет иметь характер каталога алексеевских чудес. Поистине, «здесь чудеса рассеяны повсюду».

Надо ещё принять во внимание, что поезд приходит в Алексеевск ночью, около часу ночи, что, конечно, только лишний раз свидетельствует о мудрости железнодорожного начальства. Ибо днём приезжий провинциал, погрузившись сразу в море чудес, был бы настолько ошеломлён и сбит с толку, что неизбежно нарушил бы какое-нибудь обязательное постановление.

Ночью же чудеса оттеняются не так рельефно и, воспринимаемые в осторожной постепенности, иммунизируют мозг провинциала достаточно, чтобы на следующий день он, провинциал, без особого вреда для общественной тишины и спокойствия, мог воспринимать окружающее и раскрывать от изумления рот.

Первая достопримечательность, встречающая провинциала на самом, так сказать, пороге столицы – это сигнальный колокол на станции Алексеевск. Кто его обидел и чем – я не знаю, но такого жалобного голоса я ещё ни от одного колокола не слыхал. И, Боже, как грустно и тихо он жалуется! Его не слышно даже из вокзала, над дверью которого он висит!

Пассажиры, наскоро глотающие чай в буфете, узнают о времени отхода поезда не по звонку, как на других станциях, а по свистку паровоза, и от их собственной прыти уже зависит судьба дальнейшего их путешествия. Впрочем, если в числе зашедших в буфет выпить чаю находится бывалый человек, он знает, как поступать: он просит всех прочих сидеть смирно, говорить только шёпотом, не кашлять, не шевелиться. Воцаряется тишина. Даже самовар на время затаивает дыхание. Так длится пять-шесть минут, и вот откуда-то, словно из загробного мира, раздаётся что-то, похожее на вздох.

- Второй звонок! – кричит бывалый пассажир. – Пейте, господа, скорее чай, две минуты до отхода! Скорее, скорее!

Коренные алексеевцы говорят, что этому колоколу надо выдать казенную субсидию, иначе он совсем откажется служить.

Сам вокзал – тоже достопримечательность. Это в нём в прошлую зиму с таким стоицизмом мёрз начальник станции. Помню, что об этом ещё в газетах писалось. Говорили, что именно на нём, на начальнике станции Алексеевск, решили впервые применить бахментьевский способ анабиотирования людей, но неудачно: начальник на всю жизнь остался в полузамороженном виде – ни впрок не годится, ни для науки никаких выгод нет. Нынешней зимой, говорят, опыты будут продолжены.

- А вот тут недалеко, - рассказыва нам вышедший, чтобы нас встретить, знакомый алексевский гражданин, ведя нас во тьме кромешной по каким-то джунглям, - вон за той горкой (никакой горки мы не видели, конечно) на днях медведь управленского чиновника прежестоко оконфузил.
- Медведь?!
- Да, тут вот, недалеко, версты полторы. Тот на охоту отправился в 57-й квартал. Ходил-ходил, сел на пень закурить. Только что чиркнул спичку – как тот в него хватит с перепугу…
- То есть как?
- Медведь то, видно, лежал под колодой и, я думаю, чай, тоже перепугался и, понимаете, весь форменный костюм ему так и засадил!
- Виноват, вы хотите сказать…
- Ну, знаете, с медведем это бывает. С испугу у него особая такая болезнь появляется.
- То есть, как принято выражаться, медведю пришлось бельё менять?
- И чиновнику тоже. Медведь ему костюм испортил, а бельё – он сам.

(Забегая вперёд, скажу, что факт медвежьей некорректности по отношению к чиновнику нам подтвердили и другие алексеевцы.

Вообще, я просил бы читателя верить, что в моих очерках никаких преувеличений нет и впредь не будет, и всё, что может показаться анекдотом, есть доподлинные алексеевские факты.)

Медведь, признаться, нас несколько озадачил.

- Да разве у вас и впрямь медведи по городу ходят?
- Ну, по городу-то, конечно, не ходят, а около – есть. Тут, вообще, дичи много. В прошлом году козу убили во дворе рядом с аптекой. За утками почти в черте города охотятся. Вот скоро собираемся облаву на коз делать – приезжайте.
- Спасибо, тут у вас ещё, пожалуй, вместо козла в какого-нибудь титулярного советника заряд всадишь.
- Зачем? Облава будет далеко, вёрст пять от города.
- Удивительно всё-таки, как это медведь вашего чиновника не задрал?
- Ну, батенька мой, - усмехнулся наш знакомый, - на это не всякий медведь решится. Не забывайте, что мы люди казенные. И, не беспокойтесь, медведи тоже это учитывают.
- Очевидно. Да куда же вы нас ведёте? Где же город?
- Как – где город? Разве мы не городом идём?
- Позвольте, это же лес, форменный лес!
- Это только так кажется. Видите, - вон огонёк, тут и мои хоромы. Вон, за теми лиственницами.
- А это не волчьи глаза? – забеспокоился мой товарищ.
- Ладно. Вы, благовещенцы, до сих пор думаете, что мы в тайге живём. Вот завтра я вам покажу, каков наш город. Ахнете!
- Да мы и сейчас ахаем, - проворчал я, летя через какой-то пень под ноги провожатому. – И даже охаем, чёрт его побери!
- Ладно. Это всё с непривычки. Вот завтра всё увидите.

Скоро мы дошли до квартиры и, после недолгих разговоров, улеглись спать, чтобы воспринять завтра алексевские чудеса на свежую голову.

Ночью мне снились медведи.

IV

Чуден Днепр при
Тихой погоде, когда…
Н.В.Гоголь

Очарователен Алексеевск весной, когда расцветают его девственные кварталы и разноголосое, разноцветное, разнопёрое городское население с весёлыми песнями возвращается с далёкого юга на свои прежние квартиры. То стаями, то в одиночку, смотря по темпераменту и наклонностям, вливаются алексеевские жители в свой зелёный цветущий городок. Улицы наполняются шумливой жизнью.

По стволам вековых лиственниц деловито шныряют дятлы, громко постукивая, производя инспекторский смотр жужелицам и дровосекам, притаившимся за корой. Солидные вороны спешат выбрать поудобней берёзу, чтобы немедленно приступить к закладке дома, памятуя, что с переводом в Алексеевск служб Амурской дороги цены на квартиры возрастут. Беззаботные малиновки предаются весёлому флирту.

То там, то сям раздаётся кукование кукушки: отсчитывает, сколько населения нужно показать в официальном донесении властям. Порою мелькнёт чёрным зигзагом кобчик, схватит из под куста зазевавшегося мышонка и летит на ближайшую сосну, учить его уму-разуму.

Город стоит вёсь зелёный, в цветах и ароматах пробуждающейся тайги. Буйно лезет из земли молодая трава, жёлтыми сосульками висят цветы чернотала. Краснеет багульник. Прошлогодний лист шуршит под прыжками осторожного зайца.

Медведь кряхтя поднимается из берлоги и в сонной одури идёт куда-то напрямик, рискуя попасть под колёса автобуса. Идёт косолапый по улице и равнодушно раскланивается со встречными управленческими чиновниками. А завидит издали господина Зееста – свёртывает в сторону и идёт в сопки, недовольно ворча и почёсывая за ухом.

С каждым днём всё оживлённее становится город. Прилетают утки, бухаются в болото в квартале № такой-то и начинают обсуждать проект создания местной газеты.

Из одиноких домиков, сиротливо торчащих в разных концах тайги, выходят двуногие, позёвывают, почёсываются, искоса смотрят друг на друга и, вдоволь накряхтевшись, начинают разговор: «А не пора ли опять просить о субсидии?» Решив, что как раз пора, идут к аптекарю за советом.

Идут обыватели, а навстречу им идут какие-то чиновники. И те, и другие встречаются у аптеки. Первые входят внутрь за советом, а вторые остаются снаружи и принимаются ломать забор.
Алексеевск начинает жить полной жизнью.

***
Очарователен Алексеевск и в начале осени, когда листья его кварталов и улиц окрашиваются в яркие осенние цвета, поспевают грузди в городском саду и брусника краснеет во дворе будущей городской управы. Правда, к осени народонаселение уменьшается почти на три четверти, но тем свободнее чувствует себя оставшаяся четвёртая часть.

Эта четвёртая часть делится на четыре части: чиновники, обыватели, подмоченные и жулики. Собственно, деление это произвольное, условное, как условна, например, линия, именуемая экватором. На практике иногда очень трудно отличить одну категорию алексеевцев от другой.

Сами алексеевцы в этом вопросе тоже чувствуют себя более или менее растерянно и не могут порой отличить чиновника от подмоченного или обывателя от жулика. А так как на сей предмет никакого особого распоряжения от господина «заведующего городом» не существует, то, конечно, путаницы и неразберихи получается много.

Но об этом после.

В интересах будущих поколений, которые увидят Алексеевск тем, чем он рисуется сейчас пока только в воображении начальства, попытаемся зафиксировать, по мере сил, его современное состояние.

Площадь города Алексеевска занимает восемнадцать с лишним квадратных вёрст (четыре с половиной миллиона квадратных сажен), то есть почти в полтора раза больше Хабаровска и немного больше Благовещенска.

На этом пространстве разбросана какая-нибудь тысяча жилых домов, то есть в шесть раз меньше, чем в Благовещенске. Если взять во внимание, что и в Благовещенске особой скученности жилых домов не наблюдается, то придётся «за глаза» заключить, что в Алексеевске о такой скученности и говорить не приходится. И в самом деле, как «город» Алексеевск пока что не существует.

Есть большой кусок тайги или, если хотите, есть огромный, местами запущенный, а местами без толку вырубленный сад, по которому там и сям раскиданы новенькие, в большинстве жизнерадостно выглядящие домики. Раскиданы то в одиночку, то группами. На ином «квартале» застроена почти вся улица, на ином торчит только одна хата, а порой на двух-трёх смежных кварталах нет ничего, кроме свежих пней срубленных лиственниц да казённого столба, на котором красуется витрина, в на витрине – последнее, по времени издания, обязательное постановление.

Город-сад, город-лес, наконец, город-бульвар или, ещё лучше, робкий маленький намёк на город – так, по нашему мнению, можно назвать Алексеевск. Город-игрушка, ибо на фоне зелёного леса поистине игрушечными кажутся все эти миниатюрные жилища алексеевских граждан.

Его можно полюбить, в него можно влюбиться, им можно любоваться, как большой и просторной дачей. Если хотите иметь квартиру, во дворе которой можно брать голубицу и землянику, рвать цветы и грибы; если хотите иметь квартиру, из окна которой можно стрелять в соек, а иногда даже и в коз, - селитесь в Алексеевске, в «городе» Алексевске.

Если вам надоели стены комнат и душа ваша жаждет «простора и зелени лесов», - поезжайте в Алексеевск, в «город» Алексеевск, облюбуйте «квартал», разбивайте в середине его палатку, ломайте сушняк и разводите костёр. Не хотите варить полевую кашу – через три квартала к вашим услугам ресторан, не всегда опрятный, но почти всегда располагающий раззолоченным прейскурантом кушаний, в числе коих фигурирует даже «бифштекс под соусом».

Ночью можете помечтать у костра, позаняться с комарами или сходить по соседству в иллюзион, где вам покажут картину «Сын заключённой», картину, которая значится как «сильно выдающее своим настроениям и страстям». Если к вам ночью забредёт какой-нибудь любопытный медвежонок, можете учить его танцевать или пригласить в клуб, что через улицу – сразиться в карты.

Город-дача. Благорастворение воздухов, изобилие зелени, простор!
Это – с внешней стороны.
А загляните во внутреннюю жизнь Алексеевска – сплошной анекдот.

V

Первыми живыми существами, которых мы встретили, выйдя утром для обозрения Алексеевска, были две унылых скорбных клячи, везших на дребезжащих телегах какие-то колья, крючья, верёвки. Рядом с ними шагали две какие-то особенные человеческие фигуры, на лицах коих ясно читалось: «зверски хочу спать».

Мы бы не придали этой встрече никакого значения, если бы наш Вергилий (Пример авторской иронии – намёк на «Божественную комедию» Данте Алигьери (1265-1321), в которой тот, в качестве проводника в странствиях по аду избирает Вергилия (70-19 гг. до н.э.)) не сказал, что всё это вместе взятое: клячи, колья, телеги и люди – составляет так называемый пожарный обоз города Алексеевска, возвращающийся, очевидно, с очередного пожара.

Без этого объяснения мы бы до конца своей жизни остались в уверенности, что видели процессию разорившихся переселенцев, перевозящих последние остатки скарба к дверям ближайшего шинка.

Попутно мы узнали, что пожарное дело оборудовано в Алексеевске в том же строго-алексеевском стиле, как и всё остальное. Пожарный колокол не звонит, так как ещё в прошлом году разбит каким-то не в меру усердным пожарным (то ли при ночном пожаре, то ли при встрече начальства – точно не установлено); пожарная машина, очевидно, имеет разбитое сердце вследствие безнадёжной любви, и поршни её страдают чёрной меланхолией; пожарные бочки или отсутствуют, или нашли себе где-то частную службу по домашнему хозяйству; вообще, город давно бы весь дотла сгорел, если бы не распорядительность начальства, которое, судя по всем признакам, имеет власть над стихиями: при маленьком пожаре оно заговаривает огонь, при более крупном – заливает его словесностью.

- Раз видим, - говорит нам Вергилий, - через улицу пожар. Конечно, началась возня, суета. «Пожарных! Где пожарные? Машину скорей!» Ждём – нет! Огонь полыхает, дым, шум, гам. Глядь – едет машина. Запряжена в ней какая-то сивка-бурка вершка в полтора длины, а сзади машину подпирают спинами шестеро пожарных.

«Скорей, скорей!» - кричит публика. Куда тебе! Бурка в струнку тянется, старается вовсю – нет, силы мало. Парни тоже потом исходят – ничего не поделать. Где же лошади? – Да, лошади! - бурчит один пожарный. – На паре Сам по ягоды поехал, пару под заведующего отдали, а эта вот попалась какая-то, у спиртоноса отобрана, три дня на дворе без корму стояла – «рази на ней увезёшь?» - Отпрягай! – кричит публика. Отпрягли клячу, публика сама в оглобли, марш рысью, только пыль по улице!

…Идём мимо городского сада. Сад – кусок тайги, обнесённый лёгкой изгородью. У дверей – будка. Когда-нибудь здесь будет сидеть изящная кассирша, продавая билеты на гулянье в пользу алексеевского университета, а пока этой будкой пользуется, по-видимому, всякий прохожий, застигнутый неотложной нуждой как раз на этом месте.

В саду были вековые лиственницы и берёзы, было много зелени, но помешала эта зелень кому-то, и сад вырубили и продолжают вырубать. Нет пока в саду ни клумб, ни гряд с цветами, зато есть большие поленницы дров, много пней, много гниющих срубленных берёзок.

Конечно, не пристало общественному саду города Алексеевска быть украшенным какими-то вульгарными лиственницами и берёзами. Здесь нужны пальмы, кипарисы, лимонные деревья, древовидные папоротники, разная тропическая благодать. Говорят, что транспорт банановых пальм был уже выписан с острова Явы наложенным платежом, но по случаю войны где-то задержался или был реквизирован. А пока что городской сад отапливает печи казённых учреждений.

Кто первый додумался до необходимости вырубить городской сад на дрова – не знаем и вряд ли можно точно установить. Во всяком случае, доктор Старокотлицкий (Старокотлицкий Николай Иванович (1875-1939) – первый врач-психиатр в Амурской области) в лице этого неизвестного имел бы интересный объект для научных наблюдений.

…День базарный – заходим на базар. «Бывает до двухсот подвод», - говорит наш Вергилий, но, очевидно, наш приход распугал добрых сто восемьдесят из них. На оставшихся зеленела капуста и прочая овощь, которую мой товарищ внимательно оглядел, ощупал, приценился, поторговался и, когда сошёлся с продавцом в цене, - сказал: «Нет, как-нибудь после».

Базар сюда перенесён из Суражевки. Именно – перенесён, а не сам перешёл. Решили, что в Алексеевске должен быть базар и опубликовали об этом. А так как из Суражевки и из окрестных деревень на этот базар никто не ехал, то были приняты соответствующие меры, вплоть до таких, что именуются «крутыми». В Алексеевск стали тащить, а в Суражевку не пущать. Толку выходило мало; в конце концов, пошли на компромисс: «учредили» базар и в Алексеевске, и в Суражевке, по очереди.

Строящиеся здания Управления железной дороги занимают огромную площадь. Пока ещё всё здесь бесформенно и неопределённо. Главное здание обещает быть поистине грандиозным сооружением. «У нас будет самое большое здание во всём Приамурском крае!» - говорят алексеевцы. Будет! Мало ли что у вас будет, господа. А сейчас-то уж очень мало: только автобусы да инспектор Колокольцев (инспектор народных училищ).

- Вот эта дорога ведёт к дамбе и к пароходной пристани! – поясняет Вергилий.

Пристань есть, а пароходы к ней не пристают. Два-три рискнули было, да ободрали борта и теперь обходят пристань так далеко, как позволяет состояние фарватера.

Однажды было усмотрено, что дорога от дамбы идёт между Алексеевском и Суражевкой, причём явно норовит уклониться в сторону последней. При постройке ли произошло такое упущение или дорога сама под сурдинку к Суражевке приползла (там, говорят, спирту больше), неизвестно, но только найдено было, что таковое крамольное направление казённой дороги не может быть терпимо. И приказано было немедленно разломать на этой дороге все мосты. Пришёл техник Баранов с рабочими и начали сокрушать то, что позавчера с таким тщанием возводили.

- Это что же, паря, - спросили суражевцы, - пошто мосты ломаешь?
- А, видите, господа, лет через пять-шесть всё равно они пришли бы в ветхость, а деньги на ремонт их тогда, может быть, и не отпустят. Так лучше их сейчас разломать, чтобы потом не беспокоиться.

Суражевцы не удовлетворились этим классическим ответом и стали «отбивать депеш». Их успокоили, что для их нужд остаётся другая дорога, что подальше, а эту привели в окончательную негодность.

Источник - Журнал Алексеевск-Свободный