ВЕХИ И ВЁРСТЫ. Глава 236. Борис Фёдорович Неймарк

Работать за станком по восемь часов подряд, стоя на ногах, было очень тяжело. На входе в цех у дверей стояла скамейка, на которой перекуривали токаря, и  можно было посидеть и передохнуть.

С некоторых пор на этой скамейке часто стал замечать человека, по внешности чем-то напоминающего Тараса Шевченко. У него была такая борода, усы, лысина и выражение лица, как на известном портрете украинского поэта. Часто ловил на себе его пристальный взгляд. Порой мне казалось, что он следит за мной.

Однажды спросил у одного заключённого: «Кто этот человек?» Заключённый с пренебрежением  мне через плечо про него бросил: «Болтун! Вот кто!». Больше ничего не сказал.

Как-то в июле часов в десять утра этот человек зашел в цех, где кроме меня никого не было, не стал усаживаться в «курилке», а сразу направился ко мне. Подойдя вплотную, произнёс: «Здравствуйте, молодой человек! Я давно наблюдаю за вами. Вы можете мне уделить несколько минут? Хочется доверить вам очень важное дело».

Посмотрел на него, соображая, как мне вести себя с этим человеком. Машинально ответил: «Говорите, слушаю».

Он: «Здесь нельзя! Разговор будет серьёзный. Если можно, пройдёмте в сквер. Не хочу, чтобы нас видели вместе».

Было рабочее время и моё исчезновение с рабочего места, могло быть кем-либо замечено, поэтому ему ответил: «В сквер сейчас пройти не могу. Если это вас устраивает, можем там встретиться только в обеденный перерыв, а сейчас этого сделать не выйдет». Он согласился со мной.

В двенадцать часов дня «Тарас Шевченко» ожидал меня в скверике на скамейке.

Когда подошел к нему, он представился: «Меня зовут Борис Фёдорович Неймарк. Не будем терять времени. Прежде, чем начать разговор, прошу прочитать эти два письма. Они не запечатаны. Не бойтесь! Посмотрите, кому они предназначены и если у вас возникнут вопросы, я на них отвечу, но прошу об этом никому не говорить. Эти письма нужно вынести из зоны и сбросить в Москве».

Я не знал что делать. После некоторых колебаний взял письма в руки и на конвертах прочитал адреса, кому они предназначены. На первом было написано: «Москва. Кремль. Георгию Максимьяновичу Маленкову». На втором: «Москва. Кремль. Клименту Ефремовичу Ворошилову».

Спросил: «Причём тут я? Отправляйте их почтой».

Он: «Вы ничего плохого не думайте. Если сбросить эти письма здесь, они не дойдут до адресата, а это плохо».

Я взял в руки эти незапечатанные конверты, достал, развернул, исписанные мелким, аккуратным подчерком листы и с каким-то непонятным чувством  стал читать:

«Уважаемый, Георгий Максимьянович, события от одиннадцатого июня одна тысяча девятьсот пятьдесят третьего  года в семнадцатый раз заставили меня взяться за перо. Я - Борис Фёдорович Неймарк - в прошлом полковник контрразведки, семь лет находился в Германии со специальным заданием, последним из которых было - воспрепятствовать вывозу ценностей, сосредоточенный в Кенигсберге в Королевском замке. Эта работа мной была выполнена в полном объёме, а по возвращению в Союз, мной был сделан и сдан в МВД СССР отчёт по этому вопросу. 

На банкете в честь Победы, мне задали провокационный вопрос: «Борис Фёдорович, как вы расцениваете творчество Леонардо да Винчи и творчество советского художника Герасимова?» Я ответил, что семь лет находился вдали от Родины, поэтому с Герасимовым не знаком, но знаю, что творчество Леонардо да Винчи признано подлинно народным.

Через некоторое время меня арестовали, осудили военным трибуналом на двадцать пять лет лишения свободы, и направили в лагерь «Кетой лог» под городом Иркутском. Из этого лагеря много раз обращался во многие инстанции и лично к товарищу Сталину. На мои запросы и жалобы ответов не приходило, за исключением одного случая. Однажды меня к себе вызвал начальник лагеря подполковник Росенчук и задавал мне вопросы не по моим жалобам, а по тому отчёту, который представил в МВД СССР……..» - примерно таким был смысл этих писем.

Письма были длинные. Не запомнил их полностью, а  оставлять себе копии, было опасно, поэтому сейчас своими словами передал их содержание.

В то время о снятии с писем копий в моей голове не было мыслей потому, что это грозило не малым сроком заключения. Дочитав до конца письмо на имя Маленкова, приступил к чтению письма к Ворошилову. Оба письма были, примерно, одного содержания. Посмотрев внимательно на меня, Борис Фёдорович сказал: «У нас в стране есть крупный изменник. Кто он, сейчас тебе не скажу, но в скором времени это для народа не станет тайной.

Назревают крупные события. Скоро люди будут их свидетелями, только жаль, что этого уже не увижу».

«Борис Фёдорович, почему не увидите?» - задал я вопрос.

Он ответил: «Сегодня ночью меня расстреляют. Кое-кто боится того, кто много знает, поэтому ведёт планомерный их отстрел. На зонах уже расстреляно много людей, в том числе двенадцать генералов.

Сегодня ночью меня отправляют не этапом, а одиночкой. Когда человека отправляют одиночкой, это верная пуля в затылок. Убьют и скажут, что была попытка к побегу. Попробуй, докажи, что это не так! Убить человека из этапа, на глазах десятков заключённых, тяжело. Эти письма – моя последняя надежда на то, чтобы вернуть народу, награбленное у него богатство. Находясь в лагере, предлагал вести работы силами заключённых, но мои письма остались без ответа».

...

Это была моя последняя встреча с этим, как мне кажется, замечательным человеком. Его письма моим двоюродным братом Казимиром Петровичем Гулевич были сброшены в Москве в июле пятьдесят третьего года, в то время он ехал через Москву в пионерский лагерь "Артек".