ТАРАСОВ Ю.А.: Артём на заре своей истории. Глава 14. Народные традиции первопоселенцев. Часть 2

После завершения всех полевых работ в деревне наступала пора свадеб. В основе местной свадебной традиции лежал, так называемый южный, «празднично — песенный» тип обряда (Фетисова Л.Е. Восточно-славянский фольклор на юге Дальнего Востока России: сложение и развитие традиций. Владивосток: Дальнаука, 1994. С.62).

Здесь, в Приморье, он приобрел некоторые своеобразные черты. В частности, сваты приносили в дом невесты, в качестве угощения родителей девушки, не красное вино, как на Украине, а более привычный для наших мест напиток — водку с хлебом и солью. То же самое касается родителей невесты на следующий день после свадьбы (Там же. С.64). В остальном традиции, как правило, оставались неизменными.

От русского варианта их отличал сравнительно короткий «плач» невесты перед свадьбой, при наряжении к венцу, сменяющийся затем песнями более оптимистического содержания, так называемыми «корильными песнями», или, попросту, «дразнилками», исполнявшимися на первых этапах свадебного действия, «гарбуз» (тыква), привязываемый к телеге неудачника — жениха после сватания при отказе невесты, и некоторые другие характерные детали обряда (Там же. С.63-72).

Уже привычным для читателя этой книги исключением выглядит в этом смысле традиционная свадьба в Суражевке. Совершенно в духе русской традиции её песни отличало полное неприятие девушкой предстоящего события. Даже в финале не подтверждается готовность её вступить в брак. Песни печальной тональности здесь полностью преобладают.

Однако, при всем при этом, суражевская свадьба впитала в себя и многие украинские черты (Фетисова Л.Е. Фольклорный быт села Суражевка. Музей школы №7 г. Артема). В частности, ритуал «продажи косы» невесты почти в точности повторяет общепринятый здесь южный вариант, когда брат стоял за «косой» и, грозно помахивая кнутом, торговался с «дружиной» и женихом о ее цене (Воспоминания Т.И.Сергиенко...). На том же этапе русской свадьбы торг шел не о косе, а о месте за столом, рядом с невестой (Селиванов В.В. Год русского земледельца // Письма из деревни. Очерки о крестьянстве в России второй половины XIX века. М.: Современник, 1987. С.90). После продажи косы суражевские подружки невесты пели «корильные песни» в адрес «продавца». Перед отправлением в дом жениха или уже там молодой, по русскому обычаю (Там же. С.92), заплетали волосы в две косы (Фетисова Л.Е. Восточно-славянский фольклор... С.64).

Праздновали свадьбу весело. Не зря по-украински она так и называлась — «весиля» (Зеленин Д.К. Восточно-славянская этнография. М., 1991. С.333). Свадебный кортеж в церковь и обратно мчался на тройках с бубенцами, дугами в лентах, песнями под гармонь и частой стрельбой для отпугивания злых сил (Воспоминания Т.И.Сергиенко...; Фетисова Л.Е. Восточно-славянский фольклор... С.64). Свадьбу гуляли в воскресенье, а понедельник становился днем торжества или позора молодой.

Если окажется, что невеста потеряла невинность до свадьбы, то по старинному обычаю, на её родителей надевали хомут и всячески поносили их, а ей самой пели непристойные песни (Зеленин Д.К. Восточно-славянская этнография... С.335). Впрочем, уже с начала века эта традиция уходила в прошлое и общество всё более спокойно относилось к добрачным отношениям молодежи.

В свою очередь, если честность девушки в первую брачную ночь оказывалась доказанной, то наутро все участники свадебного торжества обходили с рубашкой молодой трижды вокруг стола, затем вокруг дома, а потом то же самое повторялось в доме невесты (Там же). Ее родителям депутация подносила бутыль водки, украшенный красным бантом, а над крышей вывешивался красный флаг (Фетисова Л.Е. Восточно-славянский фольклор... С.64).

Немалой обрядностью были обставлены и крестины. Крестного отца — кума - выбирал отец ребенка, а куму — мать (Селиванов В.В. Год русского земледельца... С.97). При обряде крещения настоящие родители не присутствовали (Зеленин Д.К. Восточно-славянская этнография... С.323). В церковь ребенка несла бабушка — повитуха, а обратно — крёстная мать (Селиванов В.В. Год русского земледельца... С.97). Если первый ребёнок умирал, то существовал обычай ко второму приглашать в кумовья первого встреченного на улице человека. Для этого шли на деревенский перекресток или прямо к церкви и по дороге находили нужных людей. Этих «божьих кумов» тоже считали членами общины.

Отношение родителей к кумовьям всегда было очень уважительным. Избирались они не из числа родственников, однако в деревнях, где среди первопоселенцев было много семей общего происхождения, эти должности первое время часто исполнялись дальними родственниками или родственниками по боковой линии (Зеленин Д.К. Восточно-славянская этнография... С.323).

С самых малых лет детей в православной крестьянской семье воспитывали в труде и уважении к религии. На четвертом году жизни их учили креститься и читать молитвы. На шестом году девочку называли нянькой и возлагали на нее заботу о зыбочном ребенке, ещё не умеющем ходить. В 6 — 7 лет она уже пасла телят, овец, гусей, училась прясть и ткать, помогала матери по хозяйству.

Мальчик на седьмом году жизни тоже пас мелкий скот, а если у него не было сестер, то присматривал за малышами. Кроме того, он же был бороноволок, то есть управлял лошадью, волокущей по полю борону, или погонщиком, погоняя волов во время пахоты. С 12 лет дети выполняли все легкие работы наравне со взрослыми. Подросткам 10-12 лет доверялось выгонять лошадей в ночное после дневных пахотных работ (Там же. С.330).

«Нелёгкий крестьянский уклад не был в тягость жителям деревни. Люди находили в нём даже удовольствие. С ранней весны и до поздней осени эхом скатывались в долину Батальянзы с полей звонкие девичьи песни. Молодежь, в большинстве своём не употреблявшая спиртного, не курящая, не знающая наркотиков, была здорова и жила полноценной жизнью. Необходимость труда, презрение окружающих к любителям выпивок сдерживали пьянство». Так описывает традиционную трудовую этику своего родного села один из старожилов Суражевки М.Сергиенко (Воспоминания Т.И.Сергиенко...).

Сегодня трудно судить, насколько большое распространение получил в наших краях широко известный в общинной деревне обычай взаимопомощи в форме супряги или толоки (помочи)*. Сохранились воспоминания о поддержке общиной семей ушедших на фронт односельчан в годы 1-й Мировой войны (Воспоминания Ф.Ф. Гавриленко. Архив ИКМА). Помогали вдовам и сиротам, но в Кневичах, например, помощь эту оказывала не сама община, а отдельные её члены путем так называемой «тихой милостыни» - то есть выделяя нуждающимся продукты ежедневно, по очереди, из своих собственных запасов,

В 1910 году супрягой были распаханы: участок одной семьи в Кневичахв количестве пяти десятин и 23 десятины для одной семьи в Угловом. Ясно, что в первом случае имела место помощь соседей, возможно, родственников, одной маломощной семье. Во втором же случае огромный по здешним меркам размер пашни говорит о том, что здесь под видом супряги скрывается особый вид найма, когда владелец выговаривает себе помощь общины на каком-либо условии либо просто за подарки и обильное угощение участникам работ.

В целом надо признать, что в первые годы после образования сёл обойтись без супряги большинству поселенцев было просто невозможно, хотя бы потому, что в 1897 году, например, на 5 семей в Кневичах приходилось всего 6 волов и лошадей, в Угловом — 63 на 41 семью, в Кролевце — 51 на 52 семьи (Переселенческое и крестьянское дело в Южно-Уссурийском крае. Отчет о командировке чиновника особых поручений переселенческого управления А.А. Риттиха (с приложениями). СПб., 1899. С.128-131). Для пахоты же в наших местах требовалось впрягать в плуг не менее 4-х голов рабочего скота (Меньшиков А. Материалы... Т.4. С.419). К тому же, первое время не хватало и плугов. Даже в 1902 году не имели плуга не менее 24 дворов в Угловом, 33-х дворов в Кневичах и не менее 13 — в Кролевце (РГИА ДВ Ф.1. Оп.4. Д.2173. Л.8).

В дальнейшем, по мере накопления скота и инвентаря в хозяйствах крестьян, надобность в таком виде взаимной помощи постепенно отпадала. Толока получила здесь, видимо, еще меньшее распространение, поскольку степень её применения напрямую зависела от силы общинных традиций крестьян, а большинство жителей наших мест вышли из левобережной Украины, где уже более 100 лет господствовало подворное землевладение и община определяющего влияния не имела.

Наиболее древними традициями приморской деревни являлись календарные праздничные обряды и обычаи крестьян. Не случайно, некоторые из них дожили до наших дней. Начинались они с зимних святок. Так называли праздничный период от рождества до крещения (с 25 декабря по 6 января).

Преобладавший в наших краях святочный фольклор украинцев и белорусов, в целом, значительно богаче русского. Парни на рождество рядились кто во что горазд, ходили по хатам со звездой, водили «козу» (ряженного в козьей шкуре мехом наружу и с колокольчиком) и пели колядки, славя хозяев и выпрашивая у них подношения. Им давали кто — сало, кто — пшеницу, кто — пирог со стола. Девушки в святки гадали на суженого. Непосредственно на Новый год исполнялись особые песни — щедровки (укр. щедривки). С ними, как правило, ходили по дворам девки и дети младшего возраста (Фетисова Л.Е. Восточно-славянский фольклор... С.21).

Следующим праздничным периодом была «сырная неделя» или масленица. Дата её начала привязывается к окончанию Великого поста и поэтому «плавает» по календарю от середины февраля до середины марта. В любом случае она символизировала встречу весны, а сырной называлась потому, что украинцы в эти дни, помимо блинов, потребляли неимоверное количество вареников с творогом и сметаной. Кстати, традиция печь блины на масленицу появилась среди них относительно недавно, под влиянием русских (Там же. С.26).

В период масленицы переселенцы из черниговской губернии шутливо осуждали тех, кто достигнув брачного возраста, не успел жениться в предыдущем году. Таким привязывали колоду — когда-то обрубок дерева, а в описываемые времена просто щепку, перевязанную лентой. Этот обряд сопровождался пением «колодийных песен», примерно такого содержания: 
«А кто ожанився — батьков сын, а кто нежанився — сукин сын...... От такого «украшения» можно было только откупиться. Чучела на масленицу, в отличие от России, у нас не сжигали (Там же).

После масленицы веселье и песни откладывались на длительный срок. Наступала пора поста и покаяния. За постом следовала Пасха, потом — радуница, с культом поминовения усопших. Только с Красной горки (1-е воскресенье после Светлого и последний день Пасхи) начинались весенние гуляния молодежи, с играми, песнями, хороводами (Там же. С.31).

Моду на хороводы занесли сюда переселенцы с черниговского русско-белорусского пограничья, то есть суражевцы и, частично, кролевчане. Собственно украинцы их почти не знают (Там же. С.32). Они могли быть круговые, зигзагообразные (восьмёрка), движение через «воротца» и так называемая «стрела». Последняя была очень популярна в Суражевке и, по мнению некоторых ученых-этнографов, несла в себе древний магический обряд заклинания молнии и отвода её от села накануне весенних гроз (обряд «пахования Стрелы») (Там же. С.38). Взявшись за руки, все девушки двигались вдоль улицы за деревню прямой линией и пели песню «стрела»: «Ой, шила стряла у конец сяла». Исполнялась в наших местах она обычно на 40-й день после Пасхи, на Вознесение, т.е. как бы закрывала собой весенний праздничный сезон (Фетисова Л.Е. Фольклорный быт села Суражевка...; Фетисова Л.Е. Восточно-славянский фольклор... С.45).

Мотив большинства хороводных песен был протяжно-унылым (Фетисова Л.Е. Восточно-славянский фольклор... С.32). Возможно, именно поэтому они не были столь популярны у выходцев с центральной и южной Украины. Некоторые хороводные песни села Суражевки успели обзавестись и местным сюжетом, например следующая:

«Да в Кролевце у сяле, у сяле лели-лели, у сяле, у ся...
Да стоит церковь на горе, лели — лели, на горе, на го...
А на церковке крещичак. лели — лели, крещичак, крещи...
А на крещику — ластовка, лели — лели, ластовка, ласто...
Яна сидить высоко, лели — лели, высоко, высо...
Яна бача далеко, лели — лели, далеко, дале...
Да что в Суражевке деется, лели — лели, деется, дее...»
и т.д. (Фетисова Л.Е. Фольклорный быт села Суражевка…)

(Упоминание в песнях слов Лели, Леля, Лель известно среди всех славянских народов и, по мнению академика Б. А. Рыбакова, является обращением к богине брака славянского языческого пантеона. К концу ХIХ века оно уже давно потеряло свой ритуальный характер, сохранившись лишь как дань песенным традициям предков. (Рыбаков Б. А. Язычество древних славян. М.: Наука, 1994. С. 405-416))

Сразу за Вознесением начиналась «русальная» (для суражевцев — «гряная») неделя, также имевшая свой песенный репертуар. Завершалась она на Троицу — праздник молодой растительности. Полы в хатах застилали молодой травой и ветками. Три дня гуляли молодые, а старухи не работали целую неделю. Собирали ягоду, жарили в кустах яичницу, веселились. Последним аккордом праздников весенне-летнего цикла были гуляния на Ивана Купала (24 июня по старому стилю) и Петров день (29 июня по старому стилю), после которых начинался Петров пост и уборка урожая (Фетисова Л.Е. Восточно-славянский фольклор... С.48-49).

С наступлением устойчивых холодов, как правило, в ноябре на юге Дальнего Востока начинался забой свиней (Там же. С.25). Сало засаливали и хранили в специальных больших деревянных ящиках — боднях. Их ставили в холодных помещениях дома или в отдельных постройках. На бывшем усадебном участке Андрея Илларионовича Ляха, в поселке Угловом, до сих пор стоит ветхий, покосившийся от времени сарай, где когда-то находились бодни, битком набитые салом (Воспоминания А.П. Лях. Личный архив автора).

Другой большой ящик, с крышкой (укр. скрыня), выполнял в жилище крестьянина роль одёжного шкафа. Один из её образцов можно увидеть сегодня в историко-краеведческом музее г.Артема, вместе с набором украинской посуды, расшитыми полотенцами, образами и старинной прялкой, размещёнными на фоне неполного интерьера крестьянской избы.

Источник