Рассказ "Пращуры"

Впервые опубликовано в газете "Зейские огни" №№ 84-85, от 11 июля 2008 г

Размещается с согласия автора.

Последний раз я был в Кутилово в конце 80-х. Деревенька основательно захирела. Между хатами, когда-то рядно стоявшими по обеим сторонам дороги, появились унылые щербатости, как во рту между зубами. Печально поглядывают пустыми глазницами окна. Конского двора с длинной конюшней, покрытой толстенным слоем соломы, под которой навили гнёзда ласточки, и откуда через широкие ворота они вылетали быстролётными стайками, уже нет.

Людей на улице тоже не видно. Деревня, когда-то состоявшая из трёх улиц, за сто лет своего существования четырежды горевшая, сегодня словно вымерла.

Я подхожу к старой облупленной хате, из дверей которой вышло в мир многочисленное семейство Антона Падалко, вхожу в калитку в плетне из рассохшегося тальника (когда-то на его кольях висели пустые крынки, ещё издали пахнущие молоком).

Старая псина неизвестной породы, возлегающая у крыльца, лениво приоткрыла глаза и, не отрывая голову от лап, безразличным взглядом проводила меня до ведущей в сенцы дощатой двери.

- Есть кто живой?

- Я… есть… А ты кто? – вышла из-за цветастой занавески Катя, дочка дяди Миши, моя двоюродная сестрёнка.

- Катя? Ты меня помнишь? Я – Лёшка Падалко, дяди Гошин сын.

- Ты – Лёшка?! – обрадовалась Катя, сглотнув слюну. – Помню, как же. Ты приезжал, когда мне четыре годика было.

- А сейчас сколько?

- Двадцать восемь.

- С кем живёшь?

- Одна.

- Как «одна»? А мужик? А дети?

Катя горестно вздохнула, сказала, махнув рукой:

- Да был тут один… заезжий. Электричество в деревне прповодили.

- Детишки есть?

- Какие дети, Лёша! Сама чуть в гроб не слегла. Года два выбиралась.

- Что такое?

- Простыла… Картошку колхозную убирали. Двустороннее воспаление.

- У тебя была сестрёнка помладше. Где она?

- Нинка… так она в Кривой Рог с семьёй уехала. Двое детей… Лёша, ты это… подожди… я печку затоплю, картошку поставлю.

- Не беспокойся. Я в магазин схожу.

_ Какой магазин. У нас уже давно его нет. Автолавка приезжает. А что ты хотел?

- Ну, взять что-то… отметить.

- Я соседского мальчишку пошлю на велосипеде в Максимовку.

- Держи деньги. Накажи взять какого-либо питья и поесть побольше.

- Ладно, ладно, - неожиданно обрадовавшись, она бросила чистить картошку, схватила купюры и выскользнула в сени…

Я вышел во двор. Здесь когда-то катался со снежной горки на замёрзшей коровьей лепёшке. В те годы метелицы были злющие, и снега у заплотов наметали не сугробы, а целые горы.

В огороде запустение. Картошка в бурьяне. Дядя Миша когда-то, ползая тут на одной ноге, полол, огребал, колол дрова.

Прошёлся по краю огорода вдоль длинного ряда доживающих свой век черёмух и боярышника, за которыми сплошной лес из чернобыльника и осота.

Помнится, зимой в огороде рядом со стогом сена была корова, у ног которой клевали зерно куры и ещё какие-то красивые-красивые птицы. Бабушка сказала, что это фазаны…

Один за другим стали подходить старики-соседи. Удивился, как быстро узнали о моём приезде. Поспрашивали, КАК и ЧТО. Разговорились.

Вот вы – люди уже в годах – знали моего деда. Что с ним сталось, скажите? Почему никто не говорит мне правды?!

Они боязливо переглянулись, дескать, говорить или не говорить.

- Рассказывайте! – настаивал я. – Хочу знать его судьбу.

- Ну как тебе сказать, мил-человек. Говорят по-разному. Одни – дескать, нашли его в стогу, когда штыками сено прокалывали. Другие – расстреляли его и ещё двух деревенских за лесом. А ещё – на подводе отвезли в Благовещенск, и там… Ну, в общем, никто толком не знает.

- Кто был мой дед? Красный? Белый?

Стоят, пожимают плечами.

- Кого боитесь? – вспыхнул я. – Белый – значит, белый, так и говорите!

Кудреватый носатый старик Кутилов, бегло оглянувшись по сторонам, решился:

- Вишь, как оно было. Твой дед вроде как кулак был. Две лошади, три коровы, чушки там, овечки, гуси, куры…

- Молотилка у него была, - подсказал с будённовскими усищами однорукий. – Мне давал… мужик путёвый, этого не отнять… ну, и детей у него … выводок.

- Сколько?

- Десять, а может двенадцать… мелюзга. А твой батька кто?

- Егор. Я – Алексей Егорович.

- Гошка, значит. Знавал твоего батьку. Помнится, нам с Гошкой председатель документ давал на работу…

- Какой «документ»?

- Ну, «какой»… что мы батраки. Могём по деревням печки класть, избы ставить…

- Батраки?

- Ну, да.

- Вы же сказали, Падалкины кулаки были.

- Ну, эт када было. А потом батрачили.

«СПРАВКА

Дана  сия гр. Падалко Георгий Антонович с. Кутилово Тамбовского района Амур. округа в том, что он батрак

идёт на работу год рождения 1909

что удостоверяет Кутиловский с/совет

председатель совета Кутилов» (и гербовая печать)

- Твой дед – человек заметный. Две войны отпахал. Одну – когда с японцами… в девятьсот пятом. А ещё – в мировую, первую. У него «георгий» был, помните, мужики?

- А то как же был, был, помним…

Беседуя со стариками, я начинаю по крупицам узнавать кое-что о своём ушедшем в небытие пращуре. Я уже знал, что все его сыновья прошли через Великую Отечественную: одни – на западе с немцами, другие – на востоке с японцами.

Дядя Денис, колхозный тракторист, сгорел в танке.

Дядя Миша пришёл домой без ноги… отрезали по самое-самое. Работал потом комбайнёром, получал за ударный труд правительственные награды и не раз приглашался на Всесоюзную выставку достижений народного хозяйства. Закоренелым охотником считался, ловил в петли барсуков и енотов, сдавал в «Заготсырьё» волчьи шкуры. Благодаря ему мой отец вылечил барсучьим жиром запущенную язву желудка, которую сам Мерсон побоялся резать.

И мой отец, и другой мой дядя – Проня – в 1945-м добивали в Маньчжурии Квантунскую армию.

В общем, семья «кулака» спасала Родину и на фронте, и в тылу…

Смотрю на старинное фото, где дед Антон снялся со своим братом. Солдат как солдат, ничего необычного, а ведь Георгиевский кавалер, совершил какой-то героический подвиг. Интересно какой?

В вышедшем в 2003 году втором томе «Книги памяти» на странице 398 узнаю, наконец, правду о своём деде:

«10729. Падалко Антон Фёдорович, русский, род. В 1885 г. в с. Борисоглебка Октябрьского района, крестьянин.

Осуждён ОО ОГПУ Амурвойск 10 февраля 1924 г.

Расстрелян».

Впоследствии узнал и то, что он был участником «Зазейского кулацкого восстания», в котором он вместе с другими тружениками-земледельцами выступил против продналога…

Вернулась Катя с двумя сумками, набитыми снедью и водкой.

- Ну, что, мужики, давайте в хату! Помянем моего деда Антона Фёдоровича, бабушку василису Константиновну, дядьку Дениса, дядьку Мишу и всю мою родову, рано ушедшую на тот свет…

- Лёш! – вскричала Катя. – а картошка?! Давай я быстро начищу… Печка хорошо разгорелась… в чугуне она быстро…

- Ладно, Кать. Мужики собрались, нехорошо ждать. А картошкой вечерять будем. Двигай лавку, садись…

Когда после обеда вышли во двор, кто-то поведал:

- Пьёт Катюха, пьёт… А как ей не пить. Житуха у неё тяжёлая. Вышла за одного – бросил с ребёнком. За другого – тоже бросил. Третий, четвёртый… поживут махонько и уезжают в свои города. На кой им деревенщина. Там у них жёны… Да сколь болела! Думали. Не выживет… Бабья доля…

- Ей и тридцати-то нет… Что ж, в деревне хорошего парня не нашлось?

- Какие парни, мил-человек? Только малец стал подрастать – сразу в город учиться, а там – армия. Кто ж сюда вернётся. Наездом только и бывают. Матку с батькой проведать да схоронить кого. Старики одни остались…

Я иду по деревне. Ботинки тонут в пыли. Пыль здесь такая же, как в войну, когда мы с бабкой ходили к её подруге на тот край, оба босиком. Мне – пять, а ей под шестьдесят. Она в полотняной рубахе до щиколоток. Огромная, мужиковатая.

Люди навстречу:

- Здоров, Василиса! Ну, как ты там? Пишут что сыновья?

- Пишут, пишут. С внучком вот в гости пошла… - Она говорит, а меня распирает радость: как же, иду с любимой бабушкой рядом…

Старики рассказывали, вершила Василиса колхозный стог и на нём девку родила. Передала новорожденную вниз, кто-то литовкой пуповину перерезал – и она продолжила вершить. Тогда мне припомнились современные горе-роженицы, которые, не успев зачать, уже бегут ложиться на сохранение. Дощатые выпивохи, куряки, наркоманки. Какое же от них народонаселение! Уже в утробе дети больные, некачественные…

Вспомнил, как в кутиловской школе встречали новый 1943 год. Сидя за сдвинутыми партами в холодном помещении, бабы «садили» бражку, вспоминали ушедших на фронт мужей и сыновей, пели «Катюшу» и «Брянский лес», плакали, и вдруг разом вскинули глаза:

- Бабы, а бабы, что ж мы мужика-то забыли? Ну-ка, Лёнчик, глотни бражки и спляши нам!

И, осоловело уставившись на меня, давай совать мне за пазуху кто кусок серого - с мякиной – хлеба, кто картошину «в мундире», кто…

Короче, когда меня вытолкали к учительскому столу, и я начал выплясывать, стараясь подпрыгнуть как можно выше, хлеб и картошка стали разлетаться из моей телогрейки в разные стороны. Бабы – в ладоши, хохочут, а бабушка покраснела и машет мне: дескать, хватит, хватит, внучок.

Когда пришли домой, она пожурила меня, что я безропотно дал засунуть себе за пазуху куски, а потом, чуток поплакав, разожгла печь и стала готовить затируху с картошкой. Длинным ухватом просунула к огню ведёрный чугун и, присев на скамейку, подозвала меня:

- Дай-ка ручку, внучок.

Я положил руку на чистый лист из тетради в косую линейку. Она обвела мою пятёрню химическим карандашом, сказала:

- Гошке письмо напишу, какой у него сын большой растёт.

А вечером к нам пришла соседка, тётя Ганна Яковенко. Они уселись рядышком у коптилки. Тётя Ганна распустила свои густые красивые волосы и уложила голову бабе на колени. Я лежал на печке и оттуда наблюдал, как баба, роясь в волосах, что-то выискивала и ловко щёлкала ногтями.

- Баба, что ты там щёлкаешь?

- Вошу, вошу, - ответствовала старая, и тут же уже с присказкой: - воша хороша, блоха плоха.

Когда тётя Ганна ушла, я попросил:

- Баба, а мне пощёлкай. Ты так красиво щёлкаешь!..

Мы улеглись спать на печке, на которой разместился бы небольшой детсад. Баба быстро уснула уснула, а я ещё долго слушал нескончаемую трель сверчка…

Бродя по деревенской улице из конца в конец и ностальгируя по прошлому, я вспомнил и свой первый трудодень, который заработал, уминая с пацанами ногами силос в глубокой яме.

- Баба, баба, мне трудодень записали! – радостный прибежал к бабушке. – Это много?

- Тебе на лепёшки хватит… и мне…

Как-то, когда с мостика, ведущего из деревни в лес, я таскал на самодельный крючок ротанов, вдруг услышал ребячье гиканье неподалёку. Вскочил на ноги и увидел пацанов, гонявшихся по кочкам за цаплей. Кто-то перебил ей крыло, и взлетать она не могла. Наконец её загнали, и она распласталась между кочками.

Я прибежал туда, погладил цаплю, поднял на руки. Она безжизненно опустила свой клюв. И я увидел, что руку стала заливать кровь. Сначала не понял, откуда она. Может из цапли?

Но кровь была из того места, где острый-преострый клюв безболезненно воткнулся мне в руку. Принеся цаплю домой, попросил жалостливо:

- Баба. Давай её перевяжем. Её пацаны крыло перебили.

- Окаянные! Чем же они так, рогаткой? Неси её в хату…

После перевязки я попросил бабушку оставить цаплю у нас, сказал, что буду за ней ухаживать. лягушек ей приносить.

- Отнеси, где взял, - строго наказала бабушка. – У речки её дом. Может, там у неё детишки. Во дворе она подохнет, да и кот загоняет бедную…

Я иногда думаю о нашей фамилии, о её корнях. Её носили простые люди, работяги и воины, как, например, дядя Серёжа Падалко, двоюродный брат отца, Герой Советского Союза. Но никогда не было среди нас людей с голубой кровью.

И всё же… и всё же телевидение нет-нет да и подкинет какой-нибудь шедевр. Благодаря телевидению узнал, что крымские пещеры в девяностых годах обследовал Олег Падалко, что музей Полтавской битвы организовал тоже Падалко, что другой Падалко – Геннадий – взлетел даже в космос. Горжусь, что такая вроде бы неблагозвучная фамилия постепенно набирает свой вес…

Каждую зиму до самой кончины бабушка приезжала в Свободный проведать сынков Гошку и Проньку, да и заодно нас, взрослеющих пичуг. Для нас её приезд всегда был превеликой радостью, и не только потому, что она обязательно привозила полмешка тыквенных семечек, среди которых в тряпку были завёрнуты мёрзлые пирожки с черёмухой.

А главное потому, что приезжала к нам Она – наша добрая и любимая бабушка, которую мы всегда хотели видеть…

14.05.2008 г.