ЯРОСЛАВ ТУРОВ: УМНИЦЫ И УМНИКИ. ЭПИЛОГ. ДОЛГАЯ СЧАСТЛИВАЯ ЖИЗНЬ
Я — зритель, а жизнь — это пьеса, которую я смотрю
Бывало ли у вас когда-нибудь желание, прочитав интересный роман, вернуться к нему спустя некоторое время и узнать, что же случилось с героями дальше? У меня бывало, и не раз. Странное желание, не правда ли? Оно противоречит логике вещей. Интересная история в жизни героя привела его к развязке и оборвалась
— чего ещё, казалось бы? Нам ведь совершенно не интересно, как развернулась жизнь у Пьера Безухова и Наташи Ростовой после того, как Николеньке Болконскому приснился донельзя странный сон. Нас ведь совершенно не заботит, чем начал заниматься Нехлюдов, когда Катюша Маслова распрощалась с ним и уехала вместе с Симонсоном на каторгу. Так в чём же дело?
Может быть, в уверенности, что жизнь литературных персонажей, как и жизнь людей, не оканчивается с окончанием некоего одного конкретного сюжета? Персонажи живые, они тоже дышат, смеются и плачут — даже в тот момент, когда мы закрываем книгу и кладём её на полку. А раз так, почему бы не встретиться с ними вновь, когда мы столько пережили вместе? Я ведь тоже в какой-то степени литературный персонаж. Создавая эти строки, я не просто мараю бумагу, я оттискиваю свою душу на белом листе. И даже когда меня не станет, эти строки, даст Бог, будут жить и будут хранить крупицы, по которым читатель сможет составить мой достоверный портрет. Посему на правах литературного персонажа я тоже имею право жить, имею право на продолжение. Оказывается, в формате «Умниц и умников» возможно и такое.
Вы, конечно, уже догадались: я стал зрителем. Но до того как я вновь оказался на трибуне, мне довелось прожить целую жизнь, сжатую в семь или восемь месяцев. О ней и расскажу.
Долгая счастливая жизнь Отныне долгая счастливая жизнь каждому из нас…
Егор Летов
Итак, я поступил в Московский государственный институт международных отношений (Университет) при Министерстве иностранных дел России, сокращённо МГИМО (У) МИД России. Аккуратным росчерком пера в приказе о зачислении ректор Анатолий Васильевич Торкунов определил мою дальнейшую судьбу. Можно было расслабиться и почивать на лаврах. Но римляне, или, как их называет Григорий Фёдоров, «древние латыши» говорили: «Пока растёт — дерево. Перестало расти — древесина».
И я начал готовиться к выпускным экзаменам в школе. ЕГЭ показался мне детской забавой по сравнению с «Умниками». Я откровенно скучал за учебниками — настолько всё было легко и оторвано от жизни. Одна лишь математика не хотела поддаваться мне.
Сдал неплохо, особенно порадовала литература — мою работу оценили в 100 баллов. Я был очень доволен, так как литература — едва ли не единственный предмет в школе, достойный самого пристального внимания каждого.
Размышляя о Едином государственном экзамене, могу сказать, что это полная ерунда во всех смыслах этого слова. Он не заслуживает и сотой доли того внимания, которое ему уделяется сейчас в школе. По сути, от старого советского обучения не осталось и заусенца на мизинце левой ноги — дети ныне в школу ходят не для того, чтобы хоть чему-то научиться, а чтобы подготовиться к экзамену. И это ужасно.
Дорогой читатель, если ты в одиннадцатом классе и над тобой навис ЕГЭ, забудь о нём и вспомни только за месяц до сдачи — этого времени вполне достаточно, чтобы научиться решать те примитивные задания, что тебе предлагают. Не трать свою юность, время и силы на то, что призвано отупить тебя, принизить твой интеллектуальный уровень и уничтожить в тебе личность. Читай умные книги, занимайся спортом, живи полной жизнью, развивайся, — в общем, делай всё то, что так не хотят, чтобы ты делал, те, кто придумал ЕГЭ! Иначе пролетишь.
Но вот экзамены позади, наступило лето — настоящее, пахнущее свободой, пухом и нагретой на солнце пылью. Я засел за творчество, но ни повесть, ни рассказы совершенно не шли. Месяц провёл я в блаженном ничегонеделании, пока не наступила пора снова ехать в Москву — на этот раз подавать документы. Это было как раз то благодатное время, когда ещё не начались страшные лесные пожары, когда тяжкий смог не затянул ещё небо над столицей, а люди ещё не нацепили фильтры и маски. Круглые сутки над Москвой сияло ласковое солнышко, а небо было такой чистоты, что в него хотелось смотреться как в зеркало.
Прямо из аэропорта я поехал в универ. На станции метро Проспект Вернадского меня встретили мои дорогие друзья-«умники» Григорий Фёдоров и Даниил Лапач. Всё это время мы периодически созванивались, и теперь очень радостно было встретиться вновь. Громко смеясь и болтая по дороге, мы втроём, или, как говорит Гриша, «vtroiom», отправились к нашей будущей Alma mater. Когда здание университета выплыло из-за поворота, сердце забилось чаще.
Каким показался мне МГИМО на первый взгляд? Трудно подобрать точное слово. Наверное, таинственным. До этого момента я был здесь всего один раз — в День открытых дверей, и взгляд мой не проник далее конференц-зала. Теперь же я мог увидеть вуз изнутри. Бесконечные длинные коридоры, тысячи дверей с табличками на нескольких языках, повороты, закутки, тупики, лестницы — это был какой-то лабиринт Минотавра! Я просто заблудился бы, если б не друзья. Весело подали документы, весело записались на отработку и заселились в общежитие с ласковым названием «Черёмушки». Здесь я впервые испытал прелесть общажной жизни. Сладостнее первых её мгновений трудно себе представить. Когда ты с чемоданом вваливаешься в пыльную комнату и, не разуваясь, с блаженным видом растягиваешься на незастеленной кровати — это надо испытать! Когда ты веником выгребаешь из-под койки горы мусора, вдыхая облака пыли и громко чихая.
Когда ты выбрасываешь на помойку последний покрытый плесенью ботинок и любуешься своим шедевром — чистой комнатой. Когда ты мечтательно смотришь на голые стены, представляя, какими рисунками и плакатами ты их украсишь… Перечислять можно до бесконечности. Здесь же, в «Черёмушках», в первый же день родился наш кулинарный шедевр — Яргридан (сокр. от Ярослав-Григорий-Даниил).
Что есть Яргридан? Всё очень просто. Это разделенный на три равные части эмблемой «Мерседес» десяток зажаренных на сковородке яиц с ветчиной и помидорами черри, плюс все приправы, которые ты найдёшь в холодильнике, плюс секретный ингредиент. Какой? А ты пообещаешь, что никому не расскажешь?
Ладно, так и быть, уболтал, скажу: никакого секретного ингредиента нет. Но при этом он «есть». И в этом вся соль. Без ингредиента наш Яргридан обернулся бы банальной яичницей с ветчиной, а мы не привыкли ассоциировать себя с мейнстримом.
То, как мы с Гришей и Даниилом готовили Яргридан, — отдельная история. Первым испытанием стала газовая плита — её ведь нужно зажечь! Спичек не было, зато была зажигалка, которую мы «стрельнули» у одного курильщика. Вы когда-нибудь пробовали поджигать газ при помощи зажигалки? Для тех, кто не пробовал, скажу: это довольно проблематично. Тогда мы подожгли тетрадный лист и запалили им горелку. Сам лист вспыхнул, обжигая руки, — пришлось бросить на пол и долго прыгать на нём, чтобы потушить. Естественно, всё это сопровождалось дымовой завесой, под прикрытием которой можно было бы провести пару-тройку военных операций.
Но мы, как новоиспеченная абитура, терпели неудобства — нас ждал вкусный и сытный обед. По крайней мере, мы так считали. Но когда Яргридан был готов, Григорий решил продемонстрировать свою ловкость и начал подбрасывать блюдо на сковороде, как заправский шеф-повар. Одно неверное движение — и предмет наших мечтаний и надежд эпично плюхнулся на пол, сражён безжалостной рукой. Как тут не вспомнить знаменитое: «Убит!.. К чему теперь рыданья, пустых похвал ненужный хор и жалкий лепет оправданья? Судьбы свершился приговор!» Увы, даже в календаре победителей бывают печальные страницы.
В солнечной июльской Москве я пробыл неделю. За это время успел пройти студенческую отработку — этому виду экзекуции подвергаются все «поступившие на халяву» — то есть олимпиадники. Так как Совок канул в Лету, нас отнюдь не погнали в колхо копать картошку, но заставили разгребать накопившиеся за год бумаги, ставить на приказах о зачислении печати и подписи. Рутина.
Поработав три дня вместо положенных десяти, я собрал вещички и «смазал лыжи» в родной Благовещенск. Август могу назвать месяцем упущенных возможностей. Это время, когда я начал заниматься самопознанием, увлекся хатха-йогой. Мысли мои витали над Москвой, я уже был не я, а студент МГИМО. Всё вокруг меня, казалось мне зыбкой иллюзией, и это сильно повредило отношениям с моей девушкой Дашей. В душе я всё ещё оставался циничным, расчётливым и пошлым мальчиком, который ко всему относится потребительски.
На наши с ней отношения я тоже смотрел так: «Довстречаюсь до конца августа, уеду в Москву, а там меня ждут тучи классных девочек». Поэтому я жил не в полную силу, моим девизом стала поговорка «Бережёного Бог бережёт». Минуты и часы, которые можно было провести рядом с Дашей, я проводил за компьютером или сидя в позе лотоса.
Я не смел высунуть носа на улицу поздно вечером — не дай Боже, что случится, и я не увижу Москвы! — и вообще вёл себя крайне благоразумно, о чём жалею до сих пор — чему быть, того не миновать, так какой смысл бояться и жаться по углам, как премудрый пискарь, который «жил — дрожал, и умирал — дрожал»? Это глупо, ужасно глупо. Свет мой Даша вызывала в моей душе чуть ли не ненависть.
Я просто плевал на наши отношения, вытирал о них ноги, а Даша, ангел во плоти терпела моё отвратительное хамство, дарила мне всю любовь и нежность, на которую только была способна. Но я, свинья, этого не оценил, мы расстались, и только когда приехал в Москву, понял, какое бесценное сокровище потерял. В Даше никогда не было притворства, лукавства, она не была той, кого англичане зовут «sophisticated». И она меня любила. Чёрненького, со всеми моими пороками, вывихами и язвами. Я вдруг очень отчётливо понял цену любви. Может быть, скажу большую пошлость, но любовь — величайшее сокровище, какое нам может подарить жизнь. И у меня это сокровище было, а потом я его потерял.
Тысячи, миллионы, миллиарды людей живут без любви, многие из них даже не знают, что это такое, а я знаю. Многие не могут найти себе достойную пару, создать семью, потому что их никто не любит и они никого не хотят любить. А меня хотели любить и любили так, как мало кого любят. И я всем этим пренебрёг.
Хотя мог бы — казалось бы, чего проще?! — полюбить в ответ, не боясь, что это как-то повредит моей будущей жизни, учёбе, карьере. Учёба, карьера — ха! Пшик! Иллюзия, миф, навязанный нам. Всё это пылинки не стоит, если у тебя нет любви. Зачем тебе знания, деньги, если тебе некого любить, если тебе не для кого стараться каждый день? Когда я так подумал, сдохла в душе моей самая моя мерзкая и страшная химера, отравлявшая жизнь лет с пятнадцати: «Девушек много, я — один!» Это оказалось не так.
«Я не один, а она — ЕДИНСТВЕННАЯ» — вот как надо. Когда я это понял, всё в моей жизни сразу встало на свои места. Я стал сильнее в тысячу раз. Никакой стресс, никакая беда не согнёт тебя в бараний рог, пока в душе твоей неколебимо стоит железный стержень любви к человеку. Но ко всем этим выводам я пришёл далеко не сразу. Сперва я совершил множество «идиотостей», о которых, впрочем, не жалею, потому что если бы не совершал их, то так и не понял бы, насколько я ещё глуп и неопытен.
Улетал я с противоречивым чувством — мучила неизвестность. Что ждёт меня за этой завесой? В груди гнездились сомнение, страх… и робкая надежда на то, что Москва изменит меня, подарит мне новую жизнь, новых друзей и непознанное доселе новое счастье.
