Жёлтый дьявол. Том 1. Гроза разразилась. 1918 год. Глава 2. Гром... (1-3)
Глава 2-я
Гром…
1. Оборванный провод
Большой, просто уставленный кабинет председателя Центро-Сибири. Товарищ Яковлев работает.
Москва требует чехов разоружать, и возможно скорее продвигать на Восток. На Востоке у ворот в Тихий Океан – тоже неладно что-то: какой-то подозрительный флирт союзников с чехами, – союзники медлят с их отправкой на родину.
Входит Гейцман – комиссар иностранных дел Центро-Сибири. У него черное озабоченное лицо, он угловат, покашливает и картавит.
– Знаете, мне сообщили, что «Микасо» сегодня в ночь вошел без разрешения в бухту Золотой Рог, встал на якорь против Совета. С орудий были сняты чехлы.
– Да-а… еще одно лишнее подтверждение моих догадок.
– Каких?
– Сам не знаю точно – многих… Да вы их знаете… Но, давайте-ка, поговорим с Владивостоком.
Товарищ! – И Яковлев вызвал из соседней комнаты телеграфиста.
Та-та-та, тарр-так-так. Р. –..–…–…–…–..–
– Владивосток… товарищ Яковлев, отвечает Владивосток.
– Кто говорит?
– С-у-х-а-н-о-в…
– Костя? Хорошо!.. Спросите его, товарищ: правда-ли, пришел к ним в гости броненосец «Микасо», и что он с собою привез.
– Может быть… и Гейцман, не договорив, махнул рукой.
– Что? Ах, уж вы пессимист…
Та-та-та… роковая лента идет, телеграфист читает:
– Да, «Микасо» пришел. Настроение у японцев внешне – обычное, но броненосец вошел довольно не корректно.
– Как с чехами?
– Самое лучшее…
– Союзники?
– Обычно сдержанны, горды и…
– И что – и.
– Тр-тр-та-та… и…
– Не отвечают… как будто оборвалась линия… нет тока… трансляция может быть еще работает.
– Попробуйте, возьмите ближе.
– Пробую, не берет.
– Скорее на вокзал – попытаемся по железнодорожному проводу.
– Машину… быстро… едем.
2. На разъезде
…– Ах, ты красная собака! – Удар саблей ссекает часть груди с рукой, и труп красноармейца валится. Эскадрон врывается на станцию.
– К стенке их, на столбы!
Несколько ударов сабель, несколько выстрелов, хряст позвонков, вопль, тихий стон – и все кончено.
Разъезд 86-й в одиннадцати верстах от китайской границы и станции Манчжурии в руках белогвардейского разъезда.
Офицер дает еще какие-то распоряжения, сам идет смотреть, как подпиливают телеграфный столб, а после того как он спилен и валится, повисая на проводах – подбегает и рубит.
Сообщение между востоком и западом прервано!
Навсегда! Надолго, или…
Кто знает?..
Вот уже показался дымок из-за косы Чин-Гис-Хана, – это первый неприятельский броневик вышел на разведку.
– По коням!.. И банда срывается, чтобы нестись дальше, все ближе к сердцу Сибири – Иркутску. И кавалерийский раз’езд уходит в сторону Мациевской.
А вот показались и первые цепи семеновских отрядов, из-за увалов, – прикрывая броневик, они двигаются вместе с ним.
Что-то будет…
Вечером, когда броневик и цепи ушли в глубь Сибири, одиноко, на последнем от раз’езда подпиленном столбе висел человек… Этот человек был железнодорожник, – ремонтный рабочий.
Солнце уходило в монгольские степи, зажигая и расцвечивая их.
Черная фигура, повисшая на проводах, довлела над ней огромным кошмарным пятном, длинной тенью уходя на Восток.
Так вспыхнул в зареве вечера весь Дальний Восток – от легендарного разбойничьего Байкала до берегов Великого океана; там – от тихой незлобивой Кореи, до самых дальних каторжных островов и полуостровов холодного севера. – Вплоть до Берингова пролива: Сахалина – Аяна – Камчатки…
3. Лазо
– Ну? – смотрит на Лазо Яковлев, указывая на горный рубеж на карте, – что ты думаешь?
– Немедленно выехать на фронт, – отвечает Лазо, – а Половников пусть срочно организует здесь резервы и в первую голову – Черемхово.
– Кого берешь? И не поехать ли мне самому с тобой…
– Нет, тыл сейчас не менее важен, чем фронт.
– Чёрт разберет, действительно, где теперь тыл, а где фронт.
– Везде, это – гражданская война… После этих штучек Глинской нужно ждать, что когда об этом узнают местные белогвардейцы – сорганизуют еще новые выступления.
Оба задумались.
– Наши бегут, – первым заговорил Яковлев.
– Это обычно вначале, – я беру с собой Карандашвили, он будет хорошим заслоном на первое время.
– А пехоту?
– Пока только железнодорожный батальон. А ты здесь поторопи Москву с броневиками, да с пулеметами…
– Сегодня ночью буду говорить с ней… Да, знаешь, Половников усиленно настаивает послать на фронт этого военспеца, командированного к нам оперативным штабом Петрограда.
– Не нравится мне он.
– Который?
– Да оба!.. Ну, да пока вообще нельзя – задержи… Входит ад'ютант Лазо Ильицкий.
– Я готов! Суханов…
И кобур его револьвера отстегнут.
– Карандашвильцы готовы?
– Да, и железнодорожный батальон грузится.
– Понтон разыскал?
– Волынят водники.
– Взять пулеметами!..
– Уже – есть… Карандашвильцы действуют…
– С медикаментами как у тебя, Сергей? – спрашивает Яковлев.
– Об’явил мобилизацию и конфискацию…
– Не слишком ли ты поторопился?
– Кажется, и так довольно долго церемонились… пусть боятся, как бы мы их шкур не конфисковали…
– Дождутся! – Ильицкий смеется, и глаза его сверкают: – началось, – думает он, – хорошо…
– Ты знаешь, – говорит Лазо, – у меня почти уверенность, что Семенов пройдет до Оловянной без останови.
– Нужно взорвать мост.
– Уже посланы, а через час выезжает на паровозе Ильицкий – будет руководить.
– Прекрасно.
Ноздри Ильицкого раздуваются парусами от удовольствия.
– Мне можно идти? – спрашивает он.
– Да, – захвати только двухверстки, да бикфордова шнура побольше.
– Есть!
– Поменьше разговаривай там – я тебя под утро догоню.
– Есть! До свиданья, товарищ Яковлев.
Яковлев жмет ему руку. Ильицкий по-военному делает поворот через левое плечо и легким шагом выходит из кабинета.
– Ну, мне тоже пора, – и Лазо крепко жмет Яковлеву руку. На миг у обоих в глазах загорается что-то теплое, близкое, товарищеское.
Лазо выпрямляется – высокий, стройный – он смотрит на Яковлева уверенно, улыбается по-детски, всем своим круглым, краснощеким лицом.
Яковлев отечески ласков. Он думает: настоящий офицер Коммуны.
Лазо, уходя, бросает:
– Говорить с фронта буду только с тобой и нашим шифром.
– Идет…
Дверь затворилась…
Яковлев знает – на Сергея можно положиться, хотя и молод, очень молод… Но что-то Половников с военспецами очень ему не нравится. Да и тот его не жалует – не соглашался послать Лазо командующим фронтом.
– Что-то тут есть: но что, разобрать трудно. Лазо прав – всюду фронт.
Продолжение следует...
