Судьба казачья, или на границе двух цивилизаций
В.С. Коренев
Бросившееся мне в глаза редакционное примечание к «Кореневым» немногословно: «В.С. Коренев из Китая эмигрировал в США, где в 1959 г. издал книгу «На родной реке» - на русском и английском языках. В нее входили его воспоминания о казаках и родном Амурском крае» А дальше?
«Зачем я здесь?.. Вон виднеются
белые горы. За ними - Родина.
Оставить все и пойти туда? Но поймут ли
меня там, эмигранта, «белобандита»? Нет,
там меня примут за японского шпиона
и убьют как предателя. Что делать?
Куда бежать? Никуда не убежишь
из этого жуткого Маньчжоу-Го».
Иван Дьяков. О пережитом в Маньчжурии
за веру и Отечество. Записки православного.
Все выше - славы и молвы -
деревья юных лет.
Все ближе черные стволы.
Все ближе белый свет.
Николай Еремин, сибирский поэт
О существовании этой книги - «На родной реке», узнал я всего пять лет назад из выпущенного тогда «Амурской ярмаркой» двухтомника «Деловой мир Приамурья». Туда, в свод материалов к биографиям и родословным видных предпринимателей дореволюционного прошлого, включена документальная подборка «Кореневы»; составил ее Владимир Абеленцев, благовещенский историк-архивист.
И он же в один прекрасный день со мной поделился краткими, но емко-содержательными сведениями, касающимися жизненного пути Василия Коренева. Благодаря такой поддержке автору этих строк оставалось лишь выявить и устранить белые пятна в биографии писателя.
Бросившееся мне в глаза редакционное примечание к «Кореневым» немногословно: «В.С. Коренев из Китая эмигрировал в США, где в 1959 г. издал книгу «На родной реке» - на русском и английском языках. В нее входили его воспоминания о казаках и родном Амурском крае».
Со временем найду здесь, как минимум, три неточности, но это предстояло еще выяснить, а в ту пору, вначале - удивился: «Как же так? Мы с Василием Симоновичем ближайшие земляки, но про книгу его я даже не ведал доныне».
- «Мог бы и вообще не узнать», - возразил внутренний мой голос, и удивление тут же сменилось желанием достать ее. Чего бы то ни стоило. Через два - три года я, не веря своим глазам, держал ее в руках; чуть раньше владивостокские коллеги и помощники мои предусмотрительно изготовили полдесятка разноформатных сканов.
Таков результат полного неожиданностей, разочарований, однако увлекательного «путешествия» по странам и континентам. В самом деле, где искать? Рукопись «На родной реке» завершалась в Штатах, печаталась в ФРГ, в мюнхенском издательстве «Посев». Свежими томиками автор одаривал родственников и друзей - в основном, таких же горемык-эмигрантов, по всему белу свету. Экземпляр, доставшийся мне, поступил из Австралии через наше Приморье.
Первое, что и я предпринял - разослал электронные версии собственным приятелям, не забыв также о только что открытой на тот момент в Новосибирске «Библиотеке казачьей тематики». Не замедлил с ответом Валерий Кузнецов, поэт из Оренбуржья: «Мир тесен, когда двое (пусть от одного осталось только слово - т.е. все!) ищут друг друга». Такое поздравление с успехом тем более приятно, что знаю, сколь долго и нелегко давалась Валерию Николаевичу работа над редактированием и публикацией романа «Урал - быстра река» его дяди, бывшего казачьего урядника Ивана Веневцева, писавшего в советских застенках. Но случались и другие отзывы-мнения. Из амурского Поярково, допустим, по-свойски одернули: «Ты с кем там опять связался? Это же контра недобитая». Тут я, признаться, оторопел: уж век минул, а мы все те же, ничем нас не пронять?..
Не менее захватывающим оказалось путешествие по самой кореневской книжке.
Точно определить ее жанр затрудняюсь. Посвящена она детству и отрочеству автора, ведущего речь от первого лица, под видом ребенка, постигающего мир вокруг себя.
Тут и его мальчишеские приключения, чувства, впечатления от множества встреч, и воспоминания старожилов, и развернутые картины быта местного казачества, и лиричные зарисовки явлений амурской природы. Тут и пространное чисто публицистическое вступление; не ограничиваясь им, автор дает еще и очерковое «Вместо предисловия». Но сквозного сюжета не прослеживается, хотя части собственно художественного текста под общим названием «Амур - родина моя» (оттиснутым на отдельной странице и… отсутствующим почему-то в оглавлении) пронумерованы, что подразумевает цельность изложения.
Вероятно, все это сработано по отдельности в разные годы-времена, затем стилистически подшлифовано и слито вместе. В любом случае, на мой взгляд, получилась добротная проза, условно - повесть в рассказах, созданная в лучших традициях русской классики.
Могилки с крестами наспех
Автор - представитель ветвистого рода, у истоков которого в наших краях мы обнаруживаем некоего Тимофея Коренева. Тридцатилетнему уроженцу Забайкальской области, участнику очередного амурского сплава, ему выпала тяжкая, но почетная доля - стать одним из основателей станицы Поярково. Было сие аккурат 160 лет назад. Чуть позднее около нее проследовал русский бытописатель Сергей Максимов, путешествовавший по заданию ИРГО и отметивший в дорожном дневнике, что, как и лежащая выше по течению Константиновская, «станицы Сычевская, Пояркова и Куприянова прожили тоже под благодетельным пособием манчжур, которые весьма охотно (несмотря на запрещение начальства) продавали казакам муку и буду (крупу). Казаки успели уже поосвоиться, пообсеяться» («На Востоке. Поездка на Амур», издание 2-е, 1871; элементы старой орфографии здесь и ниже мною сохранены).
Видя в Сергее Васильевиче заезжего столичного барина, подавляющее большинство предыдущих встречных если не отмалчивались на расспросы, то сетовали по поводу разного рода неустройств. Совершенно иное - в Поярково и окрест: «Казаки здешные как будто развязнее, смелее, разговорчивее, нет натянутости в движениях, опасливости в разговорах и ответах, одеты довольно чисто и опрятно: оборванцов почти нет совсем. В добрый час!»
Этнограф Максимов таких, как Тимофей со товарищи, видел воочию. Коренев-внук - сквозь марево минувшего:
«Пришли сюда бывалые люди с соседних областей; пришли сильные да смелые из центральных губерний коренной Руси… Пришли сюда те, кто знал на что шел - и вот, каких-то пятьдесят лет, и край стоит на своих ногах, вознагражден смелый пришелец за понесенные лишения и труд, оправданы те могилки с крестами «наспех», что стали как дорожные вехи и отметили путь смелых землепроходцев - искателей новых землиц».
«Стали на ноги, перероднились, стали дельными, расторопными, привыкли жить в хороших домах, иметь хорошее хозяйство, хорошо питаться и растить сильное, смелое новое поколение. Накапливали силы и самой жизнью приобщались к мировой культуре и были не чужды полезного и практичного комфорта.
Здесь не было ни помещика, ни кулака: здесь им делать было нечего. Здесь люди отвыкли низко кланяться, узнали себе цену и воспитали в себе достоинство. Здесь рук не целовали! Здесь большому и малому говорили «ты».
Здесь никто не знал соломенных крыш, не знал и лаптя!»
- Край цвел, - всячески доказывает Коренев читателям. Сам писатель в этом убежден. А чтобы осмыслить (пополняя лично пережитым) опыт предков и воплотить в слове для потомков, пришлось и ему досыта хлебнуть горечи на продолжительном, извилистом пути по земному кругу. Двигаясь то пешком, то верхом, то по-пластунски. Но - только вперед. Его книга поможет нам узнать некоторые подробности этого пути. Все имена в ней подлинные, как и описываемые факты, происшествия, события. Память иной раз подводила автора, но это поправимо.
Детство сотника
Родился Василий Симонович 26 января 1896 года в Благовещенске. Там на улице Соборной, между Торговой и Мастерской, его отец владел собственным домом, наверное, служившим в качестве доходного и для переговоров с деловыми людьми, потому что обширное хозяйство Симона (или, по иным данным, Семена) базировалось в Поярково, где и прошло по большей части детство Василия. Зачинатель их рода, как теперь выясняется, не умел ни читать, ни писать. Но считал превосходно. Так складывал да умножал, что на закате дней возглавлял уже товарищество «Коренев Т.С. и С(ыно)вья», компаньоном в котором состоял, естественно, и Симон. Еще полвека назад старые поярковцы пересказывали местным краеведам предание о Семене Тимофеевиче как человеке дерзком и грубом. Не позавидуешь такой характеристике. Интересно, а что его современники сказали бы?..
Обобщенный портрет Кореневых оставил нам сотник Амурского казвойска, поэт Леонид Волков, проезжавший тут по казенной надобности в 1899 году.
«Эту замечательную семью можно назвать семьей богатырей. Старик отец… и старуха мать пользуются среди своих сыновей и внуков неограниченным авторитетом и самой нежной любовью. Четверо сыновей - молодец к молодцу, кровь с молоком, саженного роста, деятельные, энергичные, держат в руках весь Поярковский округ. Кореневы - капиталисты, у них своя торговля, водяная мельница, не на один десяток тысяч рублей поставляют они муку на прииски, выставляют для пароходов дрова на пристанях».
Перехватил на почтовой станции в Поярково и зазвал к себе Волкова погостить его сослуживец, брат станичного атамана, вахмистр Коренев. Это Иван Тимофеевич, дядя Василия. К его семье настроен был очень доброжелательно, став крестным отцом их сыну, тоже Ивану, а после отъезда из нашего края постоянно с ними переписываясь, приамурский генерал-губернатор Гродеков. Благодарный Иван посвятил Николаю Ивановичу незамысловатое стихотворение «На дальней окрайне блеснула заря», положенное на музыку и, таким образом, ставшее песней. Так почему бы не предположить, что именно склонность к сочинительству сделала вахмистра столь хлебосольным в отношении сотника-поэта? И - оказалась одним из ранних толчков к творчеству для племянника, тогда еще младенца.
Через год после этого случая атаманом здесь выберут самого Ивана Тимофеевича. На границе будет уже немирно из-за так называемого восстания ихэтуаней и последующих событий в Маньчжурии, и он донесет в правление Амурского казачьего войска (АКВ), что в станице арестовано 85 китайцев. Получив обескураживающий совет отправить их за реку или, в случае сопротивления, уничтожить, вахмистр Коренев обратится в ту же инстанцию за разъяснениями. На что председатель правления ответит по телеграфу: «Нужно быть сумасшедшим, чтобы спрашивать, что делать».
И в конце концов приказ выполнят. Атамана вскоре наградят серебряной медалью «За поход в Китай». А пять лет спустя, осенью 1906-го, военным судом приговорят к заключению в крепости на один год. При этом (знать, родичи подсудимого спохватились да похлопотали) в приговоре отметят снисходительно, что в революционную деятельность он вовлечен благодаря недостаточному умственному развитию. Но, быть может, куда больше повлияла на него поярковская драма девятисотого года?
Первая наша революция не обошла и Приамурья, всколыхнувшегося позже центральных губерний.
«Пограничное положение области и близость к театру военных действий в период русско-японской войны делали положение амурских казаков особенно тяжелым. Война привела к полному расстройству хозяйственную жизнь. Непомерные повинности… вызвали недовольство в среде амурского казачества», - говорится в богатой архивными данными монографии Тамары Колыхаловой «Социал-демократическое движение на Амуре в период революционной борьбы с самодержавием (янв. 1906 - февр. 1917)».
Не раз там упомянуто Поярково, которое на первый съезд амурского казачества в декабре 1905-го прислало от своего округа троих делегатов, тогда как большинство остальных - по двое; около того же времени на экстренном собрании (круге) станичников сняло Коренева с должности атамана, решив поддержать тот самый казачий съезд; и наконец, в 1908-м готовилось принять участников областной конференции социал-демократов, намечавшейся именно тут, но сорванной бдительными агентами царской охранки. «Полиция усилила сыск и наблюдение, в Поярково были направлены филеры и сотрудники отделения…»
Вот в какой обстановке мужало третье поколенье кореневского рода. От предыдущих оно тем отличается, что состоит уже по преимуществу из интеллигентов. Так и у Симона Тимофеевича: старший сын Илья - горный инженер, Николай - юрист, Константин - врач. Все трое - с высшим образованием. Настал черед учить Васюху. Так сам себя именует младший из четырех братьев, представляясь читателям в «Рыбаках» - начальной главе своей повести: «Васюха - малый лет десяти и гимназист первого класса»; на дворе, судя по этой реплике, стоял примерно девятьсот шестой год. В официальных документах о нашем главном герое гимназия не фигурирует. Почему?
Должно быть, родитель его попросту забрал оттуда. И, скорее всего, не по «малоуспешности» чада, а от греха подальше: время смутное, среди гимназистов, не говоря уже о студенчестве, так и процветает вольнодумство. И года через три зачислили Василия в реальное училище в Благовещенске. Не без смутьянов и там, да их уж на место поставили.
«Наше училище молодое, ему всего три года, а я в нем первый год, и старший класс у нас сейчас - четвертый. Училище частное, и средства его скудные, но зато все преподаватели молодые, энтузиасты, и, хотя некоторые из них административно высланы из столиц, все они - патриоты, что и доказали в первую мировую войну».
«У нас в классе и училище кого только нет: русские, татары, евреи, поляки, полунемцы и полуфранцузы, а в четвертом классе китаец Кеша Николаев; он крещен и носит фамилию своего крестного отца, у него живет и им воспитывается. Кеша - хорошенький мальчик, веселый и любит танцы».
А учиться, увы, ни в какую. Пришлось «капитане», т.е. кому-то из педагогов, обратиться в пограничный Сахалян (ныне город Хэйхэ) к отцу мальчика, мелкому торговцу. Сокрушенный услышанным от наставника сына, г-н Ли Пушу стоял возле учительской, рассказывая собравшимся:
- Капитана письмо пиши - говори нада. Айя! Кешика, Кешика! Капитана говори: «Какой такой Кешика? Танцуй, танцуй, учиса не хочу!»
Вот его и прозвали «Кешика Танцуй». Трудно было предположить, что из эдакого озорника выйдет «поручик Первой Мировой войны, отмеченный боевыми наградами, а в нашей памяти добрыми воспоминаниями». Но произойдет именно так. Ведь, в частности, этих ребят «муштрует наш кумир - поручик 35-го (вернее, 37-го, как выяснено амурскими краеведами. - А.Т.) Сибирского стрелкового полка, начальник учебной команды, красавец, прекрасный гимнаст, спортсмен Женя Попов, а он что сказал или показал - это свято».
В общем, старались все: и сами реалисты, и учителя с родителями, и попечительский совет, который сумел-таки поправить свои дела. В 1914-м Василий получил здесь не четырех-, как ожидалось, а пятиклассное образование, по полной программе. После чего перед ним открылась дорога в еще одно училище - Московское землемерное. Выпустился оттуда, а навстречу - семнадцатый год. Во всей, так сказать, красе.
Непраздничное Рождество
Тут Коренева призвали в армию и командировали в Оренбургское военучилище, известное также как Неплюевский казачий корпус.
Это заведение вскоре эвакуируют в Сибирь ввиду чрезвычайных событий. Страну лихорадило, никто не ведал, что и как будет с ним - да и будет ли - завтра. По данным Александра Гирина, исследующего историю училища, 150 юнкеров последнего в конце 1917-го стали опорой оренбургского атамана А.И. Дутова, и часть их погибла в боях. «Отступив в пределы Уральского войска, училище произвело выпуск в хорунжие», - пишет Гирин на сайте «Русская православная церковь заграницей».
Известно, что Василий - участник похода на Бузулук и отхода на Уральск. В следующем году воевал против «красных» уже в Благовещенске; был начальником самоохраны в Поярково. Младший офицер 1-й сотни Амурского казачьего полка. Хорунжий. Временно командовал особой льготной конной сотней по охране в Амурской области. Последний чин - сотник.
В начале гражданского противостояния во вчерашней Российской империи большинство казаков-амурцев присягнули Временному правительству и утвердились на антибольшевистских позициях. С углублением же войны между соотечественниками, с разгулом иностранной интервенции - заколебалась казачья среда. Карательной службой особенно тяготилась молодежь. Она-то в ноябре 1919-го и создала в казачьем гарнизоне областного центра нелегальный революционный комитет (казревком), образовав при нем несколько групп для связи со станичными округами.
По воспоминаниям организатора и руководителя казревкома Сергея Таскаева, один из таких связников, некто А. Заблуда, седьмого января двадцатого года, в Рождество, созвал казаков станицы Поярково, чтобы обсудить главный вопрос - сдаваться ли партизанам? (Любопытно, что всего годом ранее отсюда ушли несолоно хлебавши посланцы из Завитой, предлагавшие станичникам присоединиться к партизанской армии Генриха Дрогошевского.) Присутствовали офицеры: Пятчиков из артвзвода и двое от полковых частей - Гуров и Котов.
Пятчиков настаивал: «Будем драться до последней капли крови». Заблуда, тоже приглашенный вместе с тремя другими казаками, категорически возразил: «Пятчикова я не признаю, боя против партизан открывать не буду», - и тут же объявил, что командиром здешних артиллеристов подпольная организация назначила его. А позже, при встрече с Таскаевым, рассказал: «Пятчиков, придя с собрания и воспользовавшись тем, что казаки еще не знали о его смене, снял замки с орудий. Когда мне об этом донесли, я приказал Пятчикову замки вставить обратно. Тут же я решил установить надзор над офицерами, но они сбежали на китайскую сторону». (Цит. по: «В огне революции». Хабаровск: Дальистпарт, 1927, с. 114.)
Не бежали, а ушли, поскольку никто их не преследовал… А среди миллионов отверженных, как поярковские станичники, и вытесненных новой властью за кордон, унесших в себе старую Россию, оказался и Василий Коренев. Неизвестно, был ли он в Поярково в это, совсем не праздничное Рождество, но через три месяца его, существовавшего на случайные заработки, видели в Харбине. В двадцать первом служил во Владивостоке у братьев Скидельских - наследников покойного купца первой гильдии; Лейба Шлемович, их отец, был крупным строительным подрядчиком, нажил и оставил после себя многочисленные предприятия, концессии, недвижимость на Дальнем Востоке России (до национализации) и в Маньчжурии.
Год спустя Коренев опять в Харбине, на изысканиях железной дороги. Места работы в дальнейшем: 1924-26 - фирма Скидельского, 1927 - строительная контора «Чжуй Кун-Сы», с 1928 - главная контора Мулинского каменноугольного товарищества. Вот еще документальная пометка, с вышеизложенным она как-то не вяжется по невнятности своей, однако для полноты картины пригодится тоже: «Служил конторщиком в Харбине, оклад 120 гоби (24.03.1935)».
Но частная жизнь - еще не весь путь нашего эмигранта. Ведь он был не один. А в целом «казачьи формирования и беженцы находились в неопределенном состоянии: часть казаков оставалась в приграничье, боеспособные подразделения вели бои с Красной Армией на территории Приамурья, значительная часть бездействовала на китайской территории и постепенно деморализовалась». Так в статье «Казачья эмиграция в Маньчжурии 1920 - 1945 гг. Обзор источников и литературы» очерчивается В.Н. Абеленцевым обстановка начала двадцатых. Позднее, объединяясь, казаки вновь почувствуют себя силой.
Свой своему поневоле брат
На портале «Казачий круг» заглянул я на форум по теме «Атаман Г.М. Семенов», где некто Бунчук выложил в июле 2012-го перепечатку из журнала, наименования которого он, к сожалению, не указал (возможно, это «Родимый край», опубликовавший в свое время один из некрологов по Кореневу). Судя по контексту, оригинальная публикация состоялась около 1970 года, последнего года жизни Коренева.
Аннотация: «…Последние годы - 50-ти и 25-летие многих трагических событий казачьей истории. 50 лет назад был разгар гражданской войны, в которой принимали участие все казачьи Войска. 25 лет назад окончилась 2-я мировая война и произошли насильственные выдачи в СССР казаков и их вождей. Многие из них погибли, и мы не должны об этом забывать. - Ниже помещается небольшой очерк забайкальского казака А.В. Скрипкина об Атамане Забайкальского Войска Г.М. Семенове и, как бы в дополнение к нему, выдержки из письма амурского казака В.С. Коренева о первых годах жизни в эмиграции казаков из Сибири и (с) Дальнего Востока. Нам в Европе об этом мало известно».
Вот это-то «дополнение» так насыщенно-содержательно, что есть резон воспроизвести его целиком; авторская орфография мною сохранена: дух времени…
«После окончания белой борьбы на Дальнем Востоке основная масса казаков, и не только забайкальцев, но и других Войск, осела главным образом в Манджурии, а не в самом Китае. Забайкальцы с пограничной линии левого берега р. Аргуни почти полностью перешли границу и осели в давно знакомых им местах Монголии и Манджурии, заняв большой район свободных здесь земель, получивших с их приходом название Трехречья.
Перешли хлеборобы и скотоводы - и здесь широко развернули свою деятельность, создав ряд зажиточных станиц и хуторов, возведя церкви и построив школы. В г. Харбине (также) образовался ряд казачьих станиц: Кубано-Терская, Оренбургская, Сибирская, Енисейская, Иркутская, Забайкальская, Амурская и Уссурийская. Все станицы Харбина, Трехречья, Западной и Восточной Китайских железных дорог, т.е. все казачество, осевшее в Манджурии, возглавлялось Союзом Казаков на Дальнем Востоке, под шефским началом Атамана Семенова как Походного Атамана и преемника власти от адмирала Колчака, с непосредственным руководством представителя Атамана ген. Бакшеева (Забайкальского Войска) и с управлением Союза, его начальником ген. Зуевым (Оренбургского Войска).
В те времена Манджурия была на дороге больших сплетений политических интересов ряда государств, краем, много пережившим при частой неустойчивости политического положения, и существование такой организации, как Союз Казаков, со своей определенной и неизменной национальной установкой, требовало немало такта и дипломатических способностей от его руководителей, а от казачьей массы - особой стойкой осмотрительности и выдержки.
И надо сказать, что казачество не осрамило себя и твердо прошло все эти горнила. Его водители и многие представители вершили судьбу и жизнь не только казаков, но и всего русского белого населения Манджурии, и это во всех отраслях его жизни, не запятнав себя никакими «деяниями», но все же оно не избежало наветов от некоторых выходцев в «свободные страны».
Казачьи станицы Трехречья и возникшие позже, при содействии японских переселенческих организаций в местах близких к Амуру и Уссури, жили в хозяйственном отношении по-старому, при своих станичных управлениях на основании старых казачьих положений. На заселение этих станиц, в местах привлекательных, казаки шли охотно; но были районы, куда народ не шел, и тогда власть требовала назначения туда определенного количества семей, и тут, если не находилось добровольцев, Союзу Казаков приходилось отбиваться всеми правдами и неправдами, навлекая на себя всякие подозрения и порой грубое неудовольствие, но Союз всегда твердо стоял на своем.
Для насельников новых станиц власть шла навстречу безплатным транспортом, небольшими денежными ссудами или давала лошадь, а то и корову, по казенной расценке, снабжала продуктами питания и предметами первой необходимости, но в каждом районе имела своего «советника», обычно чина Японской Военной Миссии, который был «Царь и Бог» района по политической и полицейской линии. Если атаманом станичного округа (обычно в прошлом кадровый русский офицер, не всегда казак) был человек порядочный, то все преуспевало и люди жили сносно. Но не всегда попадался такой человек, были и другие, в прошлом связанные чем-то с Японской Военной Миссией.
- И я, - говорит Коренев, - соблазнился природой одного такого таежного уголка и в 1944 г., бросив службу в предприятии, где прослужил 18 лет, тоже подался на переселение. Но в 1945 году, с приходом Красной Армии, хлебнул там много горького. Но и здесь Бог к нам, казакам, был не без милости: первыми чинами НКВД, пришедшими к нам, были казаки-кубанцы, а свой своему, как водится, поневоле брат. Но все же никто как Бог спас нас…»
«С помощью Божьей и с помощью нашего дяди»
18 февраля 1947-го в «органах» допрашивали Н.М. Шалыгина, взятого в городе Тавде отделом контрразведки Уральского военного округа; полутора годами раньше он был депортирован в Севвостураллаг. Владимир Абеленцев и Андрей Гаршин, которые составили и выпустили к 160-летию Благовещенска биографический справочник «Господа офицеры…», сообщают о нем следующее: «Шалыгин Николай Максимович (17.04.1889, станица Михайло-Чесноковская Амурской области - 1947?), полковник, командир Амурского казачьего полка (1919 - 1920). Из казачьих детей Амурского казачьего войска, окончил Благовещенскую мужскую гимназию, Оренбургское военное училище по 1-му разряду (1911). В службе нижним чином АКП (01.09.1909), хорунжий (1911), младший офицер 1-й сотни и зав. разведкой (1912 - 1917). По всеобщей мобилизации 1914 переведен во 2-й АКП, ком. 5-й сотни, сотник… Войсковой старшина, пом. ком. полка (20.02.1917), участник Мировой войны (15.08.1914 - 01.1918). Начальник Вятской бригадной команды, помощник командира АКП по строевой части (1918). Участник Гражданской войны, войсковым кругом АКВ избран товарищем (помощником, заместителем. - А.Т.) войскового атамана, назначен командиром АКП формирования осени 1918 (1919). В 1920 вместе с другими офицерами выехал в Маньчжурию. Жил в Харбине, служащий гимназии им. Ф.М. Достоевского, атаман Амурской станицы, член Союза казаков на Дальнем Востоке. …Расстрелян».
Такая вот «птица» угодила в силки чекистов. Однако сейчас их интересовал не столько полковник, сколько сотник, его сотоварищ. И Шалыгину оставалось лишь одно - отвечать, не сказав ничего. Вот его показания:
«Коренев Василий Симонович, примерно 45 - 46 лет, русский, проживал в Таогенском (точнее, Тоогенском. - А.Т.) районе, с 1935 по август 1945 г. являлся членом «Союза казаков на Дальнем Востоке», Амурской станицы и с 1942 г. по август 1945 г. был моим помощником, то есть помощником атамана Амурской станицы. Приметы: высокого роста, плотного телосложения, блондин. Где находится, неизвестно».
А почему внимание уральских следователей привлек вдруг выходец наш с Амура? Коренев был не только атаманом харбинской Молодой станицы имени Г.М. Семенова, помощником атамана «взрослой» Амурской станицы, но и казначеем объединения выпускников Оренбургского военного училища. Не только числился, как все, в Бюро по делам российских эмигрантов в Маньчжурской империи (БРЭМ), но и работал в третьем, регистрационном, управлении этого ведомства и, естественно, многое знал о своих подопечных - служащих Мулинского каменноугольного товарищества. Мог встречаться и с опальным автором романа «Урал - быстра река» Иваном Веневцевым. И вдруг такой источник информации словно в воду канул. Впрочем, с моей стороны это не более чем догадка, конкретные мотивы розыска могли быть иными. Но что же Коренев? Где он?
Уже в этом веке в адрес амурских краеведов поступили воспоминания Веры Дмитриевны Зверевой, в девичестве Кореневой. Василию Симоновичу она доводится племянницей, а родилась в Маньчжурии. Туда в 1929 году отец, Дмитрий Иванович, вывез из Поярково ее мать, четырехлетнего брата Аркашу и новорожденную сестру Зину; через Амур переправлялись ночью, скрытно. Это были последние из Кореневых, так и не поладивших с новой властью. «А те Кореневы, которые остались в России, были репрессированы», - сообщит мне через много лет Николай Ерохин, сын Зинаиды, Вериной сестры, составлявший генеалогическое древо Кореневых.
И вот уже десять лет мыкались они. Вначале примостились у двоюродного брата отца - Ильи Симоновича, горного инженера, на Мулинских копях, затем перебрались на станцию Яблоня. Конечно, эти детали-подробности Вера, по ее малолетству, знала только со слов старших членов семьи.
«В 1939 году, - пишет она, - японские власти, фактически управлявшие империей Маньчжоу-Ди-Го (Северо-Восток Китая), решили переселить желающих российских эмигрантов в тайгу с целью создания новых русских деревень по типу казачьих станиц. Местом такого переселения был выбран Тоогенский район… Там уже обосновались папины двоюродные братья Иван Филиппович и Василий Симонович».
Последнее, на мой взгляд, не совсем так, ибо сам Василий свой переезд в Трехречье датирует 1944 годом, а, следовательно, предыдущий период был для него подготовительным. Ново-Петровка, эта завтрашняя станица, расположилась невдалеке от переправы через реку Тайванхэ.
«Как и на прежних поселениях, наша семья жила своим хозяйством и охотой. У нас были две лошади, корова и телка, поросята, гуси, куры и несколько охотничьих собак. Мы обрабатывали преогромный огород, - вспоминает Вера Дмитриевна. - Север Маньчжурии - это часть Уссурийской тайги с разнообразным лесом: дуб, кедр, ель, сосна, березы, груши, дикий виноград и другие. Довольно часто мы, подростки, ходили с отцом и собаками собирать дары природы, заготавливали на зиму грибы, ягоды и орехи. Отец с Аркадием «мордушками» ловили рыбу в реке, а брат еще любил добывать рыбу острогой. А что представляли собой виды окружающей природы, это надо было видеть и писать с них пейзажи! Особенно в теплое время года: склоны многих сопок были красного цвета от обилия саранок, а весной розовые от цветущего багульника. Это был чудный, благодатный край!» Край-то благодатный. Но…
«Тооген - район в долине реки Тайванхэ, в непосредственной близости с советской границей. Переселение русских в этот район началось в 1943 г. в связи с безработицей и трудностями в обеспечении продуктами питания городского населения Маньчжоу-го». Это - примечание к работе С.В. Смирнова «Японская политика в Маньчжурии и русские эмигрантские организации (1932 - 1945)». Оговорившись, что переселение контролировалось со стороны БРЭМ и Японской военной миссии, исследователь цитирует высказывание одного из эмигрантов о японской военщине: «Своими мероприятиями заставили нас окончательно убедиться в том, что мы, эмигранты, не более, как игральные карты в руках японской дипломатии, зависящие от перемены политической погоды. Когда это было нужно, нас науськивали на Коминтерн. Когда обстановка изменилась… то натравливали на англосаксов, то отсылали на Тооген».
Характер взаимоотношений между заморскими хозяевами и эмигрантским сообществом не менее выразительно передан в книге «О пережитом в Маньчжурии за веру и Отечество. Записки православного» И.А. Дьякова. Он служил инспектором русских народных училищ в Южно-Аргунской губернии (таково тогдашнее административное название Трехречья) и при позднейшем изложении событий пользовался личным дневником.
«Мы чувствовали себя глухими, слепыми, затравленными, напуганными людьми, беззащитными и бесправными эмигрантами. Некоторые не выдерживали этой медленной пытки и сходили с ума, кончали самоубийством или же открыто выступали против своих палачей и погибали в застенках. Но очень многие смирялись, подавляли в себе человеческое достоинство, постепенно превращались в уродливый тип политического симулянта, в спекулянтов и ханжей, тайно в душе ненавидящих, злобно презирающих, а открыто елейно улыбающихся, в три погибели гнущих свои спины и со стиснутыми зубами кричащих: «Банзай».
Да, мы ничего не знали о Родине, - продолжает Дьяков. - Много-много лет нас держали в тисках обмана, внушали с помощью “литературы”, речей, Солоневичей, публикаций в газетах, что в России - ад, народ погибает в ужасающем рабстве и бесправии, что постоянные крестьянские и рабочие восстания подавляются сверхчеловеческими мерами, чуть ли не поголовным истреблением населения восставших районов; гонения на религию будто бы достигли таких результатов, что в СССР нет больше ни одной уцелевшей церкви, что там уничтожены все духовные, культурные ценности, упразднены русская история, литература, семейные устои, подавлена личность и т.д.»
Неопределенность положения, близкая к обреченности, не могла не тревожить и Кореневых. Между тем, наступил сорок пятый год. К этому
