Жёлтый дьявол. Том 3. Зубы жёлтого обломаны. 1920-23 гг. Глава 5. Погоня (5-6)
5. Партизанские пампушки
Снегуровский, покачиваясь в седле, смотрит с обрыва на белую равнину застывшей реки Уссури. Внизу, у него под ногами, чёрной лентой извиваясь, двигается кавалерийский полк Ротова.
Там, на другой стороне Уссури, начинается Китай. И туда на рысях авангардом уходит полк.
В Китай.
Рыжая чистокровная кобылица перебирает нетерпеливо ногами, пружинно качая седока на своих высоких бабках. Снегуровский от времени до времени успокаивающе похлопывает её по чутко вздрагивающей бархатной шее.
– Товарищ Снегуровский!
Снегуровский оборачивается.
– Мой полк готов… – подъехал Ярошенко.
– Двигайтесь, товарищ…
– Есть, товарищ командующий! – И Ярошенко, повернув коня, быстро скатился с пригорка в станицу. Там уже полк строился в походную колонну. Подъезжали подводы. Похрустывая пел на разные голоса в морозе вечера снег под колёсами орудий. Слышалась гулкая команда. Полк, для быстроты переброски, на ходу садился в подводы.
Полковая конная разведка показалась на льду и свернула вскоре за пригорок, уходя на рысях к китайской границе. По флангам вытянулись цепочки кавалерийских разъездов.
Быстро надвигались сумерки. Маленькая казачья станица Казакевичево, притулившись на склоне пригорка, тихо подрёмывала. Тонула в сугробах снега. Только трубы чёрными пятнами кое-где виднелись днем. А вот сейчас, в сумерках, засветились тускло из сугробов огни.
– Ну, Зорька!.. – Снегуровский тронул шенкелями и чуть нажал шпорами; кобылица легко сорвалась и, плавно, широко и мягко ступая, пошла к станице. За Снегуровским двинулись ординарцы.
У штаба на крыльце стоял адъютант.
Осадив лошадь, Снегуровский весело крикнул адъютанту:
– Двинулись завоевывать Китай, товарищ Семёнов… – спрыгнул с лошади и, передав повода ординарцу, легко взбежал на крыльцо.
Слышно было, как он на ходу спрашивал:
– Телеграмму послали Военному Совету о переходе границы?
– Да.
– А об этих, наших гостях…
И двери в тумане холода захлопнулись.
А в это время в двадцати вёрстах от китайской границы, на путях станции Розенгардовки, чёрным, огромным силуэтом застыл в морозном молчании ночи броневик.
В штабном вагоне броневика за столом склонилась русая, кудрявая голова. Вот голова поднимается, и серые, добрые глаза смеются.
А на столе приказ командующего: «обращаться корректно. Кормить хорошо. Разрешаю курить (опиум). Охрану усилить. Не допускать к броневику китайцев…»
Широкое скуластое лицо помощника начальника броневика Дербенёва стало еще шире. Он не может удержаться от хохота, он еще совсем юноша. Но рядом в купе спит начальник броневика Шевченко – и надо удержаться. Он давится, клокочет и, наконец, успокаивается. Да и трудно не смеяться: на броневике, и вдруг – целая свита китайских сановников в плену. Он сам им, из предосторожности, носит пищу с дежурным; больше – достает им опиум, помогает повару на кухне делать им пампушки. При воспоминании о пампушках он прыскает со смеху и, заглушено захлебываясь, бормочет:
– Ну и пампушки! настоящие партизанские пампушки…
Им хоть бы что…
Их семь. Най-он дудзюн Хей-Шу-Лян и его шесть сановников разместились по мягким диванам вагона и, соблюдая строгий этикет, продолжают свои церемонии: приседания и поклоны при разговоре и чинопочитания в вопросах курения опиума.
Вот и сейчас, «откушав» партизанских пампушек, первым ложится най-он, и младший по чину ему набивает мягкой черной тягучей пастой-опиумом трубку. Подносит лампочку и…
– Уушшии-с-ша-дии… шшии… – най-он, сладострастно втягивая в себя грезы наркотического вещества, блаженно улыбается, сквозь дрему произнося едва слышно нежное:
– Хо-о!.. – и засыпает.
За ним по чину идёт следующий. И через час – уже никакие затворы броневика их не стесняют: они в царстве потустороннего, в царстве сновидений, где много опиума, где ножки китаянок так малы, что их ветер сдувает с ног, а губы их так красны и свежи, что даже цветы мака, эти предвестники опиума, завидуют им, – где чай так душист, что кружится голова…
Пусть за окном броневика холодная ночь и близкие огромные немигающие глаза звезд и тихая песня партизана-часового:
«Мы кузнецы…».
Пусть!
Они спят сном настоящих мандаринов.
6. Ушёл
Зорька идет широкой рысью, мягко покачивая. Равномерно поскрипывает английское седло, да под копытами похрустывает снег.
Яркое солнце и тишина на снежной равнине, ослепительно белой.
Ни звука.
И командующий, чуть впереди ординарцев и адъютанта, покачиваясь в такт бегу лошади, пристально всматривается в эту чужую, такую примолкшую равнину.
Впереди – уже все отряды, раскинутые тремя группами, теперь нащупывают, окружая, противника. По времени – должно скоро произойти столкновение.
– Если… Ротов поспеет, – неожиданно для себя произносит вслух командующий.
– Вы мне что-то, товарищ командующий? – Двинув коня, догоняет адъютант.
– Нет, я так…
И опять едут молча.
– Товарищ командующий, – через некоторое время адъютант: – а что было в этом перехваченном Пешко пакете к най-ону?
– Это хороший документ!.. Китайцы у меня теперь в руках. Этим документом наш Военный Совет сразу наложит печать на протестующие уста китайского посланника во Владивостоке…
И опять едут молча.
– Вы знаете… – через некоторое время Снегуровский к адъютанту: – начальник штаба Калмыкова, полковник Суходольский, договорился с этим най-оном за сдачу оружия и за 25 тысяч золотом получить беспрепятственный пропуск по тракту на Фукдин. Отряд их почти весь поморожен… Дальше двигаться не в состоянии. Най-он по договору обязуется подать арбы, на которых они намерены перебросить отряд до Фукдина…
И еще молчат. А потом:
– Но самое главное: согласно договора, най-он обязуется задержать всеми имеющимися у него средствами «войска большевиков», не допустить их на китайскую территорию. Словом – дать Калмыкову с отрядом спокойно утечь из-под нашего носа…
Бум-м-м!.. – доплыл орудийный залп.
– A-а… начинается! – и, чуть наклонившись вперед, Снегуровский прижал шпорами. Кобылица прыгнула и пошла ровным галопом на выстрелы.
– Так я и знал!.. – Снегуровский окинул равнину, расстилающуюся у пригорка, на который взбежали сейчас всадники. Застопорив коня, вынул бинокль из кобуры.
– Ну, да… проклятье!.. Три часа потеряли… Ротов опоздал… проворонил…
Слева по долине на тракте кавалерийский полк, успев отсечь арьергард, рубился с полком дикой дивизии. А правее – на увале – залегла калмыковская пехота. Дальше – за нею – обозы. У обозов бухала, поставленная на сани, одна трехдюймовка.
Ярошенко повел полк в атаку без единого выстрела. Глубоко увязая в снегу, партизаны двигались тремя густыми цепями. По флангам противника слабо стучали пулеметы.
Вдруг цепи колыхнулись и быстро покатились на неприятеля.
– Ур-р-а-а!!.. – долетело до пригорка.
Комфронта сердито сдвинул брови. Положил бинокль в кобуру и повернул лошадь…
Уужжиижжии!.. – со свистом прямо на улицу спустился аэроплан. Из кабины выпрыгнул летчик.
– Командующий здесь? – закричал он разведчикам.
Но сзади, с ординарцами, уже приближался Снегуровский.
– Что нового? Видели, как Калмыков уходил от нас на Фукдин? Да?
– Так точно, товарищ командующий. Небольшой отряд проскочил вперёд и двигается сейчас по тракту в сторону Фукдина. Его конвоируют китайцы.
– Так, хорошо! А далеко ли от боя вы их видели?..
– Верст тридцать-сорок…
Снегуровский скрипнул зубами.
– Три часа! – И, с силой ударив нагайкой лошадь, он стремительно рванулся вниз через Уссури…
Приехав на станцию Розенгардовка, он сразу прошел в броневик и послал во Владивосток в Военный Совет одну телеграмму. И принял от него другую.
В первой было:
«Отряд Калмыкова разбит и захвачен в плен. Сам Калмыков, с небольшой группой офицеров и штабных, разоруженный – под охраной китайцев – ушел в Фукдин».
А во второй стояло:
«Мандарина и его свиту немедленно освободить и сопроводить на китайскую сторону до города Сопки, с подобающим их званию и чину почётом, предварительно извинившись за происшедшее досадное недоразумение. Выезжайте для доклада Военсовету».
Снегуровский ещё раз скрипнул зубами, крепко выругался и процедил адъютанту:
– Идите, расхлебывайте это «недоразумение»…
И отдал распоряжение освободить китайцев, а потом грузно опустился на табурет.
– Ушёл, проклятый!.. – и в третий раз скрипнул зубами и умолк.
Через полчаса броневик мчался во Владивосток – ком-фронта Снегуровский ехал для доклада в Военный Совет.
