Жёлтый дьявол. Том 1. Гроза разразилась. 1918 год. Глава 14. Бомба
Глава 14-ая
Бомба
1. Чистое небо
Слегка покачиваясь на упругих стальных рессорах, почти бесшумно скользит большой четырехместный автомобиль.
От вокзала по Алеутской, поворачивая на Светланскую – солнцем залитую, морским ветром пахучую, – главную улицу приморской столицы – Владивостока.
– Красиво смотреть на него сверху, с сопок – говорит баронесса Глинская. – Я люблю его ночью!
– Скоро он будет нашим, – смеется генерал Хорват. – И днем и ночью. Навсегда!
– Не слишком ли вы оптимистичны, генерал? – замечает адъютант баронессы, управляющий автомобилем вместо шофера.
Генерал Хорват улыбается.
– Если б было иначе, я не стал бы тут разъезжать. Я коротал бы свои дни в Париже или занимался бы египтологией. Во всяком случае, мы нашли бы себе занятие.
– Да, у вас, генерал, сильная уверенность, – говорит ему баронесса, кивая головой. – А это уже много значит.
У генерала Хорвата план. Оттого он так оптимистичен. Оттого он так уверен. План простой: стянуть броневики Семенова, Калмыкова, Орлова… А там… О! генерал Хорват знает, что надо будет делать потом, когда наступит нужный момент… Эс-еры не устоят.
– Через месяц Владивосток ляжет к нашим ногам… Что Владивосток! – Все Приморье… может быть вся Россия… Вы вспомните меня, баронесса!
– О, это будет приятное воспоминание! – блещет жемчуг зубов в очаровательной улыбке баронессы. – Поезжайте потише. Здесь так интересно!
На тротуарах Светланской – самая разнообразная публика. Звуки различных языков, далеко друг от друга лежащих стран. Англичане, чехи, японцы, китайцы – все прогуливаются по тротуарам новой Приморской демократии.
Несколько портовых рабочих, прислонившихся к решетке сквера, смотрят на расфранченную толпу и сосредоточенно, угрюмо потягивают «махру».
– Эн, глядишь, какая расфуфыренная! – говорит один из рабочих, сердито сплевывая вслед проезжающему автомобилю Глинской.
– С генералом ехать – как же иначе, – отвечает матрос со шхуны «Дерзкий».
– Ух, сволочи! – не может стерпеть злобы рабочий. – И что они сюда лезут? Никак уняться не могут!
– Бомбочку им надо – вот что, братцы. Этак в автомобильчик! – ра-аз! – и одним генералом меньше. Уж это верно!
Автомобиль проезжает мимо театра «Золотой Рог». На углу Китайской, адъютант несколько приостанавливает машину.
– Куда поедем?
– В японское консульство. Налево.
…Чал-чаллл-лалллл-лал…
Сверху точно звук разбиваемого стекла. Вслед за тем…
Хорват хватается за голову и неуклюже выскакивает из автомобиля. За ним – баронесса, адъютант…
2. Бомба
Отталкивая в сторону швейцара, стремительными прыжками, вверх по лестнице бежит человек. Еще минута и он бесцеремонно врывается в комнату, случайно оказавшуюся комнатой управляющего гостиницей.
– Простите, – возмущенно вскакивает управляющий. – Как вы смеете?!.
Он не договаривает фразы, так как его зрительные нервы немедленно доносят сознанию, что то чёрненькое, что он видит устремленным на себя, содержит несколько свинцовых шариков, достаточно тяжелых, чтобы, получив их, управляющий лег навсегда.
Сообразив это, он считает благоразумным тотчас же присесть и поднять руки. В таком положении он и остаётся.
Ворвавшийся же человек подбегает к окну.
– Эх, чёрррт! Плохо видно, – ругается он. – Ну, всё равно…
Он ударяет локтем стекло, выхватывает из кармана, завернутый в бумагу блестящий цилиндр, что-то поворачивает, и бросает через окно вниз…
На улице раздается оглушительный взрыв.
Управляющий от страха падает на пол, закрывает глаза и уже не смеет подняться.
Когда он поднимается, незнакомца уже нет. На улице раздаются крики. Подбежав к окну, он видит толпу, окружившую дом.
– Что там такое? – старается выяснить положение управляющий.
Сзади кто-то кладет ему руку на плечо.
– Вы арестованы.
Управляющий безмолвно шевелит губами. Он уже не может говорить. Он потерял способность речи.
3. Ателье мод мадам Танго
– Мадам! эта шляпа к вам замечательно идёт…
– А как вы думаете, Гри-Гри? – в зеркало полковнику – улыбкой больших серых зовущих глаз.
Полковник сзади также смотрит в трюмо, но у него утомлённый вид. Он молчит.
– А? – тогда поворачивается к нему баронесса. – Хорошо?
– Хорошо…
Баронесса недовольна. Она переходит на английский язык, и разговор принимает интимный оборот: баронесса не стесняется – возле них стоит продавщица магазина, – она ничего не понимает.
Но баронесса ошибается.
Глаза маленькой кудрявой девушки, через большое роговое пенсне – вспыхивают любопытством. Вся она – настороженность..
Она слышит:
– Вы расстроены… Может быть эта ужасная бомба?
– Ах, мне безразлична судьба этого старого дурака.
– Да?! Как давно вы стали так думать, полковник?
– Неужели и вы, баронесса, такая чуткая, умная, думаете о них серьёзно? Какие же это на самом деле спасители Родины?!.. Мелкие интриганы, тщеславные трусы и жадные карьеристы; за один лишний просвет на погоне готовые продать эту самую родину, не сморгнув глазом.
– Ах, но вы, Гри-Гри, говорите сегодня совсем по новому! Ну, ничего!., а всё-таки… какое нам дело до них!.. Наша задача – всё для родины. Использовать все необходимое, ценное, в нашей сложной и большой игре.
– Да они то неценны… Они…
Два глаза, такие поразительно знакомые – сквозь стеклянные разноцветные нити японской портьеры на дверях.
Полковник застыл – устремлённо тревожно на них…
– Они? – Баронесса на миг видит в трюмо чьи-то глаза – быстрым поворотом головы на Луцкого.
– Миг – но глаз уже нет.
Полковник чуть взволнован, но твёрд…
Баронесса видит, не понимает. Больно закусывает нижнюю губу жемчугом острых зубок, молчит – ждёт… Опять к зеркалу, спокойнее:
– Я слушаю, Гри-Гри…
Звонок – и в ателье мод быстро входит молодой безусый офицер. Прямо к баронессе.
Почтительным наклоном головы – английский пробор блестит.
– Баронесса! – целует руку, – генерал Хорват просил вас. Вот, прочтите пожалуйста.
И тонкий, длинный надушенный розовый конверт в руках баронессы.
Прочла – по лицу тенью. Что-то сразу решив:
– Идёмте, господа!
К продавщице:
– Так вы, пожалуйста, вот это и это и модистку пошлете ко мне в отель. Знаете, в Золотой Рог.
– Да-да, сегодня же, мадам… – чуть-чуть улыбка и девушка быстро составляет модели – закрывает картонки и слышит:
– Почему, полковник?
И опять по-английски ответ баронессы:
– Уезжает в Харбин, сейчас…
– Струсил… – полковник зло улыбается.
Баронесса не отвечает.
Молодой офицер почтительно открывает дверь магазина – пропускает баронессу, полковника…
А потом и сам за ними.
Дверь закрывается.
…– Ха-ха-ха-ха-ха…
…– Ха-ха-ха-ха-ха…
Заглушенно смеются за японской ширмой в ателье мод двое, через ширму смотрят в витрину магазина на улицу: Одна – маленькая черноволосая, кудрявая…
Другая – высокая, синеглазая с большими русыми косами. Это – две Ольги: маленькая и большая.
Смеются и шепчутся.
– Хорошо… – шепчет большая…
– Иди сейчас же… – говорит маленькая.
4. Рабочий Красный Крест
– Бомба!
Бомбой влетает Коваль в ЦЕБЕ.
– Что бомба?
– Бомба! – повторяет снова.
– Да что бомба? – оглашенный, говори! – Раев встал из за стола и оперся своими корявыми кулачищами о край.
– Только что сейчас на Китайской брошена бомба…
– В кого?… – все вскакивают в комнате, переполненной рабочими.
Эффект. Коваль торжествует:
– В Хорвата…
– Ну?! – напряженное.
– Даже не ранен проклятущий! – И Коваль садится к столу Раева. Общее разочарование.
Начинаются догадки, как и почему и кто бросил. Все устремляют глаза на Раева.
Тот невозмутим. Ничего не прочтёшь на его серьезном, корявом лице, сильном и простом.
Только в сторону глазами – на черного красивого парня в студенческой потертой тужурке.
Тот – тоже.
Быстро глазами сговорились…
Раев встает и, как ни в чём не бывало, уходит в соседнюю комнату.
Через минуту уходит также и студент, говоря что-то, на ходу, Ковалю.
Тот доволен: уселся за стол вместо Раева, и зашумела комната от его шуток; да и дела тоже не задержал.
Везде поспевает Коваль. И по ЦЕБЕ, и по рабочему кресту, да и в окно не забывает поглядывать…
Не мешает всё-таки, – хотя чешеньки и воздерживаются трогать Раева в ЦЕБЕ. Ну, да известна их «дружба» предостаточно… всё до времени…
И Коваль, нет-нет, да и выглянет вдоль по улице – и вверх и вниз, к бухте; и, успокоившись, сядет – там ребята на страже похаживают.
А улица за окном бурлит.
У Семеновского базара, в гуще китайских кварталов-харчевен и театров, лавчонок с шелком, чесучей и чаем, где сидят всегда флегматичные, то толстые и потные, то тонкие и желтые купезы.
В гортанном шуме разноязычной толпы, то там, то здесь, кричит желтыми зубами и мутными глазами, полутрупом, качаясь на ходу, тощий, ходя:
– Чу-да-Яна[10].
В руках у него трубка с длинным бамбуковым чубуком и заженная фитильная лампочка.
В гуще этого шума, специфической вони китайских кварталов – в центре, у бухты, откуда соленым туманом дышит море, находится Центральное Бюро Профессиональных Союзов Владивостока. Там же и Рабочий Красный Крест.
Это единственное место – маленький большевистский островок, пока еще легальный, – где рабочие собирают свои разрозненные разбитые силы, залечивают свои раны. Это настоящий пролетарский остров среди огромного моря врагов всех мастей, всех наций.
Он – всегда на страже.
А за стеной, в комнатке, – балконом в бездну китайских лабиринтов уличек и улиц – происходит Конспиративное Заседание.
– Бомба… – раздумчиво говорит Раев – как бы не вышло из-за нее какой заварухи…
Снизу, за балконом, китайской дудочкой – свист.
Студент – на балкон…
– Кто? – Раев спрашивает.
– Андрюшка Попов… – И веревочную лестницу – быстро вниз.
…Кудрявая белая голова, веселые глаза, широко улыбающееся лицо… и Попов, упруго, без шума, на мускулах, через перила балкона легко перебросил свое тело – в матросском бушлате и клеше.
– Игорь, вот на тебе, с губы!.. – И он передал ему папиросу, а сам прошел в комнату.
– Ты знаешь про бомбу? – встречает вопросом Раев.
– Знаю, и кто бросил – знаю.
– Ну?!
– Индивидуальный террор, – понял?.. Один железнодорожник, Журавский… Он уже пойман…
Вошел Игорь. С раскрученным мундштуком папиросы. Там и была записка. Услышав Попова:
– Ну, – произнес. – Теперь готовиться к налету, пожалуй, нечего…
– Напротив… – И Попов шопотом добавил: – с первой речки ребята сообщили…
Опять сигнал за балконом, внизу.
И таким же манером поднялась Ольга-большая.
Убрана лестница.
Все в комнатке шёпотом…
А Игорь Сибирцев слушает, а сам достал лимонную кислоту да кисточкой по записке… И, одна за другой. Цифры по проведённым полоскам строятся рядами…
Читает шифр – и тоже шёпотом:
– Надо устроить побег с гауптвахты, – сообщают, что удобно в час дня, когда происходит смена караула чешского японским.
– Немедленно, пока не поздно… – шёпотом Ольга. И Попов также твердо головой.
Решают быстро:
– В субботу, в час.
Дальше… – а когда Ольга сообщает – Игорь и Андрей улыбаются хитро и переглядываются.
Также быстро все решают: послать двух Оль, маленькую и большую – выследить.
А ночью опять собраться на Гайдамаковской…
Только хотели кончить, разойтись – сигнал из большей комнаты: свист Коваля…
Все насторожились.
И…
…Коваль еще свистит…
Входят быстро, с револьверами в руках, два контр-разведчика, расталкивают рабочих и прямо к Ковалю:
– Ты что свистишь?! – и револьверами на него.
– Зуб с дырочкой выломал… – Видишь, пробую!.. Сдавленный смех в комнате.
– Я тебе попробую!.. – и один контр-разведчик рукоятью револьвера на него. – Видал?
Тому хоть бы что:
– Видал…
5. Мать Огарческая
Ночь.
По подъёму Гайдамаковской улицы метет пылью с бухты – ветром свистит, визжит по окнам, хлопает по ставням, завывая в трубе.
…тук-тук-тук-тук… ииу-ииууу…
– Маша! – с кухни голос – отвори, наши стучат…
– Да это ветер, Прокопьевна…
…тук-тук-тук-тук…
– Слышишь, опять четыре раза… свои это, отвори!
…Ешьте, товарищи! Ешьте…
Целая ватага ребят за столом, здоровых, краснощёких, весёлых…
Смеются:
– Ах, Любовь Прокопьевна, да разве нас нужно еще просить?! – скулы как жернова, – работают – только хруст стоит за столом, да сочное прихлебывание из большой миски – общая она на всех…
И Любовь Прокопьевна на них смотрит – стоит над ними – довольная, что ее ребята едят хорошо…
Любит она их до страсти, как и боится за них еще больше: съедят белые ее соколиков, неровен час – поймают…
А ребята и в ус не дуют – только за ушами пищит, вот как уплетают!..
Они все знают хорошо, как она их любит и заботится о них. Платят они ей тем же, и зовут в шутку:
– Мать ты наша, Огарческая…
– Любовь, ты, свет, да наша Прокопьевна!..
Она отмахивается и серьезное лицо делает – будто сердится. Только глаза выдают – хорошие, добрые, простые, так и смеются, сияют материнской любовью…
Три головы вместе уткнулись – тихо разговаривают.
– …Да, ну…
– Я тебе говорю, – правда!.. Дядя Володя до того изнервничался, что все равно сидеть не в состоянии. А потом – эти смены караулов, удобно…
– …Сделаем… Только приготовьте место… Паспорта Игорь имеет…
…А что остальные? Ты видела их всех.
– В прошлую передачу видела. – Говорила…
– Ну?..
Голос маленькой Ольги падает до шопота болью:
– Не хочет, по-прежнему…
– Раев прав…
– Ну да, Андрей, а что делает…
Вот… И еще тише разговор.
Совсем не слышно.
А за дверями, рядом, слышно, как Коваль рассказывает про свое сегодняшнее председательство в ЦЕБЕ и разговор с контр-разведчиками.
По временам оттуда долетает смех.
…Зеленый огонь, – значит путь свободен, – входят в полумрак комнаты двое.
– Ольга! Идите сюда! – им навстречу с кровати, где примостились трое, – голос маленькой Ольги.
– Вот, ребята, это Александра Николаевна, про которую я тебе рассказывала, Ольга.
И они подсаживаются на кровать дружно, тесно.
– …Там я ее с Игорем свела, а здесь, Андрей, ты с ней договорись, а потом с Раевым уже устроите сами… я же с Ефимом, на днях, должна уехать в Харбин…
И опять общий разговор… тихо, полушепотом.
Ольга улыбается, рассказывает…
…А она поедет с Танечкой.
– Еще бы, куда угодно!., ты видишь какая она… Да вот, мы сейчас ее позовём и расскажем ей все, увидишь. И Ольга в соседнюю комнату приоткрыла дверь:
– Любовь Прокопьевна!
– А, что?
– Сюда! к нам, на минуточку…
– Сейчас, Ольга Семеновна! Иду!
Вошла, подсела к ним близко, и тоже шопотом… Так увлеклись, что не слыхали, как кто-то тихо стукнул по раме окна. Ещё раз, – сильнее…
Тогда все насторожились.
Попов бесшумно в соседнюю комнату – предупредить. А Любовь Прокопьевна к окну:
– Кто там?
…– Ну, что, дочка, из деревни пишут?.. – смотрит по простому. Пожилая женщина; из-под шарфа выбились белые пряди волос.
А возле, на лавочке – дочка: молодая, беленькая, с веселыми светлыми глазами – читает газету, смеется…
– Да пишут, что Москву взяли уже…
– А который-то раз? – и седая женщина качает головой, – грехи!..
– И, да уж и не знаю который… – дочка весело, а сама острыми глазами по вагону.
Мало пассажиров.
Стучит и гремит расхлябанный, старый жесткий вагон. Давно уже рассвело, а темно в вагоне. Весь Амурский залив в тумане. Мутными клочьями врывается в дверь, соленою слизью оседает по стеклам, стенкам, скамьям…
…– Читать, мамаша, еще? – остроглазая белая, хитренько так, на старушку.
– Не стоит, дочка…
Подумала, покачала головой.
– Нэма в свити правды, колы брехливый свит настал…
Вздыхает, кутается.
– Каждый день берут Москву… утешаются…
– И не возьмут, Любовь Прокопьевна… – Танючка ей на ухо весело, уверенно.
– Дай-то, господи…
И Любовь Прокопьевна истово крестится.
– Ничего, не смейся, востроглазая, – я по своему большевичка. Старуха я, – простительно…
Улыбается…
Продолжение следует...
