Жёлтый дьявол. Том 2. Гроза разразилась. 1919 год. Глава 19. Корейский отряд
Глава 19-ая
Корейский отряд
1. Кимы
– Сколько у вас Кимов, – оборачивается Штерн, передавая приказ начальнику Корейского отряда.
– Много, товарищ Штерн! – Тот улыбается.
– Как у нас Ивановых, – смеется Баев.
– Дрались вы хорошо, товарищ Ким… – Штерн повернулся к нему совсем, – как настоящие партизаны-революционеры… Только… учить вас надо, дела военного совсем не знаете…
– Верно, товарищ Штерн…
– Ну, дело поправимо – я вам инструктора дам. А вот насчет политического просвещения вы уж сами как-нибудь наладьте работу, а с чем не справитесь – вот вам верный помощник… – Штерн на Баева.
– Я уж сговорился с товарищем Харитоновым.
– Ну, и хорошо.
– У нас это дело теперь наладится… – Ким запнулся.
– А что? – Штерн на него.
– Один кореец из наборщиков достал нам шрифт… – бронза Кимовых скул засияла: – газету свою будем выпускать…
– Хорошо… Только откуда этот кореец, наборщик?..
– Из Владивостока… Да и в Сеуле он работал, свой.
– Надежный?
– Совсем… Я даже явку на его брата в Никольске устраиваю…
– Ну, твое дело…
Губы младшего Кима оттопырились, и за кисточкой, обмакиваемой в тушь, они то раздвигаются, то вытягиваются, описывая соответствующие эллипсы и дуги такие, что ложатся на лист корейской партизанской газеты. Ким младший ее иллюстрирует карикатурами на японцев…
– У-у, макака… – выдувает Ким из трубообразно сложенных губ. А потом:
– Не нравится мне Цой… – тихо по-корейски добавляет он. – А ты его еще назначил начхозом отряда…
– Он дрался с японцами, как пантера… Что ты на это скажешь? Он принес нам типографию… – разве это мало?
– А все-таки… что то он не умеет глядеть на солнце…
– Ты очень недоверчив, брат.
– А разве это плохо?..
– Знаю…
– Когда среди наших бедных рабов столько предателей…
– Знаю…
Цой дрожит, прижимается к пряслу – глаза мутнеют, и где-то внутри их чуть блеснул свет и потух… – боком протискивается в калитку и пропускает мимо себя телегу, на которой сидит возница отца Павла. – А потом вдруг как-то неожиданно кричит:
– Эй, ты, слепой. Что не смотришь… – и к вознице – толкает его кулаком в грудь, потом дергает его и, покрутив еще рукою в воздухе, плюется.
Тот выезжает из двора анучинского попа и спускается в долину на Никольский тракт.
Цой идет к отцу Никодиму.
– Моя нада вози хлеба… – кричит он попу в окно со двора, – телега нада… штаба приказал… – бери моя…
И идет под навес к дрогам.
Поп раскрывает рот и хочет выругаться совсем не по-святому, но чья-то мягкая ладонь ему на рот…
– Успокойся, отец Никодим… за терпение бог воздаст вам сторицею, – отец Павел сзади.
– Угу… Э-э… – урчит отец Никодим, ничего не понимая.
А за околицею, уже на тракту, далеко за Анучино, возница копошится у себя за пазухой, а потом вынимает оттуда маленький комочек бумаги. Развертывает его. Читает. Злобный огонек в глазах, а глаза в сторону Анучино…
– У-у… боршуика! – сжимает кулак возница.
Это – капитан Нао.
2. Эстафета
– … Доехав до станции Куаньченцзы, ты пройдешь в поселок и в опиокурильне Тына увидишь нашего брата Пэ-и.
Пусть он едет дальше в Сеул, – закончил Ким инструкцию посланцу корейского партизанского отряда.
Ким встал, достал из походной сумки сверток и вынул из него корейские туфли.
– Одень. А в Куаньченцзы отдашь их Пэ-и. Пусть в них едет. Теперь иди.
Лю – посланец – утвердительно кивнул головой, одел туфли и вышел.
Ч-чах… ч-чаххх… чшшшш…
Дан-н-н…
Куаньченцзы. Пассажиры суетливо выходят из вагонов. У площадок стоят японцы, пытливо всматриваясь в каждое лицо.
Из вагона II класса выходит солидный японец, сыщики почтительно расступаются, а за японцем идет Лю, неся чемодан. Японцы, пропустив их, снова пытливо смотрят в вагон.
Лю оглянулся и презрительно сплюнул.
– Макака!..
Затем, поставив чемодан на нанятого японцем рикшу, легким шагом скрылся в проулках.
Опиокурильня Тына на самой окраине поселка. Большая фанза занавесом делится на две комнаты. Первая, маленькая, устлана цыновками, а вдоль стен низенькие столики для чая. У входа сидит Тын – хозяин – старый сухой кореец с реденькой козлиной бородкой. Он безучастно, с совершенно неподвижным лицом, получает деньги, выдает трубки с опиумом бойкам и следит за угощением.
А в соседней, большой, – сизый, одуряюще-пряный дым окутывает гостей. Всюду на цыновках лежат или сидят, мерно покачиваясь, еще не уснувшие гости, а между ними безмолвными тенями мелькают фигуры прислуживающих.
В глубине на цыновке сидит Пэ-и. Сегодня, как всегда, он пришел ждать вестей от Ким‘а, а попутно выкурить трубку, уносящую в царство грез…
– Пэ-и! – голос справа.
– Слушаю.
– Ты уже курил?
– Нет. Что нового, Лю?
– Получил письмо от отца. Скоро праздник Луны, и моя сестра Сан зовет тебя приехать в Сеул.
Пэ-и повернул голову и посмотрел на говорившего. Затем встал, и оба вышли.
– Когда ехать?
– Сегодня.
– Хорошо.
– Ты поедешь в моих туфлях. В Сеуле передашь их нашим.
– А ты будешь ждать здесь?
– Да.
Обменялись туфлями.
– Прощай.
Пэ-и ушел, а Лю через минуту погрузился на его цыновке в сладкий сон после третьей затяжки опиума.
Ночь. Поезд мчится к Сеулу.
Через вагоны, грубо расталкивая сбившихся в проходе корейцев, идут два японских жандарма. Скуластые, лоснящиеся физиономии «господ» презрительно бросают в толпу ругательства.
У выхода на площадку стоит Пэ-и.
Жандармы подходят.
– Прочь! – и звонкая пощечина гулко раздается по вагону.
Пэ-и не шелохнулся, только сжавшийся кулак выпрямился, и передний японец с разбитой скулой покатился на пол вагона.
– Собака! Раб!.. Пэ-и на площадку… Навстречу:
– Куда? Стой?
Три пары рук сковали тело Пэ-и, хриплый крик из сдавленного горла, и через минуту в открытую дверь вагона с площадки падает тело корейца…
Поезд дальше.
А кругом… Ночь. Серебристый диск луны медленно поднимается по небосклону. Холмы громадными шапками угрюмо прижались к земле, и без счета сплошным огненным морем по всей безбрежной степи горят священные костры, вокруг которых тысячи теней, тысячи корейцев, протягивая руки, молят дочь солнца сбросить с них рабство…
Сегодня праздник Луны.
3. Маковое раздолье
Когда цветет мак – вся Улахинская долина заливается красным маревом. А кругом под сопками фанзы китайских чао и пыи корейских уруг.
Еще они садят здесь табак и кукурузу, а ближе к Никольску и Посьету даже рис.
Теплый, туманный, мягкий, благодатный край… Недаром же здесь родится пьяный хлеб, а вот все остальное желтое, восточное, произрастает хорошо.
Уже цвет опал.
Большая зеленая головка мака, а вокруг нее тонким двойным лезвеем, как бритвой, – черная маленькая правая рука проводит поперечные полосы – надрезы. Левой – она подставляет глиняную чашечку, в которую ловко счищает с головки маковые слезы – сок из надрезов. Это – мякоть будущего опиума.
Маленькую девочку-кореянку не видать из-за огромных стеблей мака. А по полям их ходят десятки и сотни.
Кореец старик, в соломенной конусообразной шляпе, сидит у фанзы и попыхивает в свою длинную трубочку, флегматично наблюдая за работой.
Это последний срез. Скоро будут косить. А у иных уруг уже скосили – раньше было засеяно.
Солнце жарко и не шелохнут маки.
Синие повязки на головах.
Одноглазый Лифу смотрит на бумагу с японской печатью.
Хунхузский отряд раскинулся по скошенному маковому полю. Хунхузы зарылись в мак и отламывают сухие головки от стеблей, скусывают чашечку головки, а потом трясут в рот, стукая о зубы… И сыплется мак из головок.
Уже неделю не давал хунхузам старый Сын-Фун-Ли опиума – вышел, говорит, весь, надо идти брать у корейцев…
И вот пошли…
А пока заменяют опиум маком. Наедятся и будут спать до ночи, а там…
Кругом коричневые скошенные поля мака – сухие и пьяные.
И мирно, как пчелы, работают корейцы на своих уругах.
4. Сеул
Древний Сеул, столица Кореи, просыпается.
Яркое утреннее солнце радостно стелет ласки своими лучами на рисовые поля, безбрежно развернувшиеся вокруг города. Белые корейские домики кажутся сдавленными большими зданиями японских правительственных учреждений, а древний замок корейских князей, стоящий около Сеула, будто выкинут за черту города победителями с островов.
По еще безлюдной улице Сеула идет нищий. Бессильно свисает его левая рука, а правой он опирается на палку. Медленно подходит он к корейскому домику.
Тук… тук-тук…
Спят. Настойчивее: тук… тук-тук…
Из дома: тук… тук-тук…
Нищий оглядывается.
Никого.
Бесшумно раздвигается дверь.
– Войди!
Молодая девушка подозрительно оглядывает пришельца…
– Пэ-и! Ты? Мой господин. Что с тобой?
Нищий, обессиленный, упал со стоном на цыновку:
– Туфли… передай… Ихо-Сан…
Старый кореец вышел из-за ширмы.
– Кто пришел?
– О, отец! Пэ-и пришел… оттуда. Принес туфли, а сейчас… умер…
Старик нагнулся и осмотрел корейца.
– Ничего, будет жить. Промой ему раны и дай вина. Туфли принеси мне. Выйди и посмотри, нет ли кого около дома.
– Ли, дай нож. Притвори, как следует, дверь и будь осторожна.
Старый Ихо-Сан взял нож и осторожно стал надрезать туфли.
Между подкладкой и верхом туфли на узкой ленте четкий шифр:
«Начальник… корейского… партизанского отряда… старшему… брату… Сеул…
Партия наших в тридцать человек прибыла июня благополучно. В последних боях с японцами нам удалось отбить большой обоз с вооружением. В бою уничтожили 250 человек японской пехоты. Мною расстрелян взятый в плен собака – Моцумато тот, который предал в Сеуле наших братьев…»
Глаза Ихо-Сана блеснули довольным огоньком.
Дальше.
«Через русскую границу установили связь. Сообщаю, что явка в Никольске на брата Цой. Пароль, как уговорились».
– Явка на Цой? Цой – предатель, и они не знают об этом… Ли!
– Что, отец?
– Когда едет в Чаньчун Каиуура, госпожа нашей маленькой Киу? И едет ли девочка с нею?
– Да. Они едут через три дня.
– Пойди сейчас и позови ее ко мне.
– Господин, можно войти?..
– Да. Здравствуй, Киу… Скажи, сможешь ли ты выполнить мое поручение в Чаньчуне, но так, чтобы никто о нем не знал… Это поручение будет от меня одному из моих знакомых в Куаньченцзы для закупки опиума. Ты должна будешь пойти к Тыну и найти у него Лю. Скажешь ему, что Ихо-Сан просит передать письмо. А кому – Лю знает. Разговаривать с ним ты должна так, чтобы никто не видел и не слышал вас. В особенности будь осторожна с Тыном.
Киу, ты маленькая девочка, но я знаю, что ты любишь старого Ихо-сан и сделаешь все очень осмотрительно.
Если, когда вернешься, госпожа Каиуура будет спрашивать, где ты была, скажешь, что ходила за кимоно к своей подруге.
– Хорошо, господин, я исполню твое поручение.
– А когда ты вернешься обратно, я подарю тебе красивый пояс. Возьми вот этот пакет. Это то, что нужно передать Лю. Спрячь его как можно дальше, чтобы никто, никто не видел. А теперь можешь идти.
И опять ночь…
Снова поезд летит на север к Мукдену и дальше, а древний Сеул – столица рабов – тонет во мраке ночи среди степей рабской Кореи.
5. Факелы
– …Сообщи Нао, что приказание его исполню: отряд будет на шестое солнце в Белой Церкви – там его можно захватить ночью в плен или перебить весь.
– А как тебе дать сигнал… – басистый тихий голос из тьмы.
– Ракетой. Я буду поджидать… Я встречу и проведу.
– Дело!.. – бас крякнул.
Ухо от переборки отклеилось. Беззвучно, ощупью тень в окно, а там в тайгу…
– Ну-у… чо-чо… – выехал с постоялого двора за отрядом Цой. А тайгой, впереди него, догонял отряд младший Ким.
Высоко в утреннее тихое небо черными столбами из тайги смоляной дым. – Лётом идет корейский отряд на пожарище.
Вот уже и совсем близко – сквозь лес видны белые фанзы-уруги… Доносятся крики и выстрелы.
Бегом, раскинувшись широким полукругом, подходит корейский отряд. Остановились, залегли и…
Таррр-ах… – разнобойным залпом в кучу синих повязок.
Но одноглазый Лифу не растерялся, – быстро в цепь рассыпает отряд, и ответным огнем заговорила тайга.
А старые сосны еще сильнее задымились – и страшный вой из тайги вместе с дымом в тишь и синеву неба…
– Куарры… туы… – взвыл старший Ким и бросился к соснам, прямо на хунхузов. За ним весь отряд.
Зубами, прикладами дрались корейцы, – как пантеры…
Не выдержал старый хунхуз.
– Спасай опиум… – крикнул он по-китайски своему Сын-Хун-Ли. И хунхузский отряд, отстреливаясь, скатился с пригорка к речке, а там через тракт в тайгу…
Ким не преследовал их. – Отряд бросился спасать деревню и горящих людей.
Жжжжжиии… шшшии… – шипит тело гарью и мясом паленым со смоляных сосен на Кима… Он к крайнему дереву.
– Братка мой… – стоном с горящего дерева…
Сняли всех. Только старый Тиу умер раньше всех, а другие умирали.
На улице, в фанзах стонали и тихо плакали кореянки девушки, всхлипывали, изнасилованные хунхузами.
Маленькая Лие держала младшего Кима за руку и не могла поднять глаз – она молчала.
Младший Ким все понял.
Так!
– Ты что смеешься, собака… – прикладом по голове еще.
Цой свалился с телеги, но быстро вскочил и…
Тахх. – В упор в младшего Кима.
– А-а-а… – Ким пошатнулся, но сдержался… К нему бросился партизан, а старый Ким уже связывал Цоя.
– Готово… – привязать его к сосне… – скомандовал партизанам.
– Ничего, братку. Пуля прошла под ключицу… Ничего… – и он помог Кима уложить на телегу.
Тут же с белыми закушенными губами уже стояла маленькая Лие – невеста младшего Кима. Впрыгнула на телегу и к раненому Киму. Маленькой ладонью на жесткую щетинистую голову Кима, а глазами впилась в рану…
– Что с ним делать? – подошел Ким к телеге.
– Он японский шпион, брат… Я знаю… Я слышал – он сговорился с русским попом… нас предать…
– Где… когда… – Ким насторожился, наклонившись к младшему Киму.
Но в это время верховой въехал в деревню и прямо к нему.
– Лю… ты вернулся. Что привез…
– Вот… от Ихо-Сана Пэ-и послал тебе пакет…
Начальнику корейского партизанского отряда, старшему брату Киму.
…Немедленно ликвидировать явку на Никольск к Цой. Цой – предатель. У нас есть точные проверенные сведения: – посланный морем второй отряд схвачен японцами в Посьете по доносу Цой. Нами было послано вам сообщение об этом в начале июня и, вероятно, донесение перехвачено. Цой имеет в Никольске связь с японским военным атташе.
К исполнению:
1. – Уничтожить явку в Никольске.
2. – Уничтожить предателя Цоя.
3. – Явку установить в урочище Полтавка.
4. – Посылаем морем третью партию в двадцать пять человек в середине июля. Высадка будет в бухте Чень-Ювай.
5. – Передать благодарность нашему брату Штерну.
Корейский Ревком, г. Сеул.
– Ты прав, братка. – И он еще ближе наклонился к младшему Киму. – Цой предатель: вот пишет старый Ихо-Сан. Надо скорей идти к Белой… А потом в Анучино.
Оставив небольшую заставу, на утро отряд спускался в долину.
На пригорке одиноко горела сосна, а на ней Цой. Визг его долго раздавался по лесу… А дым тихо уходил черными клубами в небо.
Корейские партизаны шли и оглядывались.
– Ну, мала-мала молись… собака.
Отец Павел белками глаз повел по сторонам. Стал на колени. Не выдержал – грубо изругался…
Чак!.. – в упор выстрелили два партизана из винтовок попу в голову. Череп сорвало: на траву – слизью мозга и крови…
И все.
– Товарищ Штерн… докладывает об экспедиции начальник корейского партизанского отряда, старший Ким. А сбоку от пояса у него блестит серебряная цепь, снятая с поповского креста: он ее прицепил к кольту, взятому у убитого хунхуза.
– Хороший шнур!.. – кто-то в штабе шутит.
А в это время маленькая Лие в анучинском лазарете ухаживает за младшим Кимом.
Доктор Малевский посмотрел и сказал:
– Не опасно!..
Глазенки маленькой Лие запели.
Продолжение следует...
