Жёлтый дьявол. Том 2. Гроза разразилась. 1919 год. Глава 28. Великое испытание
Глава 28-ая
Великое испытание
«…Маркс умел оценить и то, что бывают моменты в истории, когда отчаянная борьба масс даже за безнадежное дело необходима во имя дальнейшего воспитания этих масс и подготовки их к следующей борьбе».
Ленин
1. Едет…
На столе список:
В поезде Гайды.
Гайда.
Его штаб: Солодовников, Буцков, Мерецкий, Балашев.
И чешские офицеры.
Эсэры: Якушев, Колосов.
Меньшевики: Ахматов, Бинасик, Колко.
И телеграмма.
Ген. Розанову.
По прибытии Гайды во Владивосток – разоружить его штаб и охрану. Его самого выслать за границу. Генеральского чина и орденов, полученных им в русской армии, лишаю.
Адмирал Колчак.
Заспанное и с похмелья – в мешках и багровых пятнах лицо генерала Розанова. Тычется сизым носом, едва разбирает…
– Ага!.. Наконец-то я до тебя доберусь.
А потом еще раз просмотрел список, кто едет с Гайдой, и у фамилии Солодовникова ставит собственноручно пометку: «Наш. Вызвать тайно, немедленно по прибытии – ко мне на свидание. Р.»
Сначала рука, а потом голова просунулась в дверь и шепотом:
– Товарищ Медведев!.. А, товарищ Медведев…
Черный, с проседью, в очках, старый земец повернул к дверям голову.
– Гайда едет!.. С ним – Якушев… Мерецкий и другие… Будем переворот делать?..
Очки на лоб:
– Какой переворот?.. Что едет…
Но голова уже скрылась.
А через минуту по всей земской управе, цитадели эсэров во Владивостоке, катышком катится маленький, толстенький эсэр Мансветов и за собою тянет вереницу слухов:
– …Едет… едет… переворот…
За окном туман и слякоть. Три часа дня, а уже фонари по Алеутской горят желтыми пятнами в тумане…
У окна толстый усатый хохол – фельетонист «Дальневосточного Обозрения» – «Вездесущий», – в восемнадцатом году заядлый меньшевик, а теперь… ему доктора посоветовали поменьше сидеть, и злобный, с разлитой желчью, он ходит по редакции.
В углу над едва тлеющим камином сидит волосатая фигура. Бормочет.
– …Он… замечательный стратег…
– О, щоб тоби… Стратиг… – уж это не вы ли Богданов?
Фигура подняла патлы и, мигая глазами, залепетала:
– Да, нет… нет… Мерецкий…
«Вот тоже нашелся спец по стратегии – старая калоша…» – думает фельетонист и барабанит пальцами по подоконнику. Неожиданно к фигуре:
– Неудачный он переворотчик, вот кто…
– Мерецкий?..
– Да…
– И Гайда?..
– Авантюрист…
Ночь этого дня.
Туман еще гуще. Небольшую хибарку, возле мельницы, под сопкой совсем не видать.
Далеко по всем направлениям Первой Речки стоят невидимые часовые. В хибарке заседает Ревком.
– …Ну, ты не кипятись, самовар… – и Баев останавливает Кушкова на полуслове. А тот маленький, крепкий, курносый, острыми глазками на него.
– Что, не кипятись?.. – Едет!.. Надо всемерно его использовать… Не упустить… Ведь, Гайда…
– Что, Гайда? Интервенская продажная собака. Авантюрист… Выбросил его Колчак, ну и будет мстить теперь… А вы пользуйтесь… Велика радость… – Баев злобно отвернулся. – Не так, Кушков…
– Вот… как раз так и надо им воспользоваться, а потом…
Штерн слушает – он не хочет пока говорить.
А в два часа ночи из тумана вынырнул поезд, весь освещенный электричеством, и застопорился под виадуком Владивостокского вокзала.
На всех площадках вагонов стояли вооруженные офицеры – русские и чешские.
Это был поезд Гайды.
2. Поезд Гайды
Серое бритое лицо, грубо очерченный нос, губы, подбородок; английский пробор, чуть прищуренные глаза смотрят на собеседника, говорят – да, и не верят ему, и думают – нет…
Это – Гайда.
– Да! Консульский корпус согласен?
– Мы ведем переговоры… – Якушев начинает доказывать необходимость ускорить выступление. Все эсэры его поддерживают.
Им уже мнится, как они будут делить портфели в будущем эсэровском «народном» правительстве. Некоторые из них заранее облизываются.
– …Ну, а с чехами я сам договорюсь… – Пауза. – Что думают меньшевики… – поворот головы в сторону Бинасика.
– Мы… – Бинасик выпрямляется. Гордо: – мы находим преждевременным выступление… против Розанова. Союзническая политика еще неизвестна. Японцы… еще более… загадочны… – Пауза. Торжественно: – Но… мы не протестуем… Мы только предупреждаем здесь… В остальном – в случае победы, мы согласны разделить и власть и ее бремя… и ответственность… – Пауза. – Но сейчас мы не берем ответственности…
Гайда ехидно закусывает нижнюю губу: «Сволочи, – думает, – чужими руками жар загребать».
Вторым от Гайды, в оперативной части штаба, сидит и Бурков. Он очень похудел, снял погоны, и белая прядь волос ложится у него на левый висок. Грустная улыбка на его тонких губах: он думает…
«Если Гайда авантюрист, то вы-то, господа меньшевики, – просто трусы…».
Балашев, русский, тоже офицер гайдовского штаба, народник, бросивший Колчака и карьеру, – морщится: ему, как военному, вся эта канитель «ряды» и неприятна, и глупа. Он отвернулся к широкому окну салон-вагона, смотрит и думает: «Как только будем здесь драться, неудобно уж очень… А потом… – какова позиция большевиков?.. Ведь от них, собственно, все будет зависеть – реальная сила…»
Солодовников в это время – первый справа от Гайды, он же и начальник гайдовского штаба, – наклонился к уху Гайды, что-то говорит.
Тот кивает головой.
– Вы!.. Товарищ Кушков?
– … Перевороту не мешаем… – Кушков остро смотрит на Гайду, чуть улыбается. – Даже больше… – средствами связи и передвижения через рабочие организации Розанову ответим всеобщей забастовкой, вам – даем право ими пользоваться… – Остановился.
Гайда насторожился.
– За это мы требуем вооружения рабочих на случай провала восстания… и для защиты рабочих районов… В правительство не входим. Рабочие организуются в дружины охраны – активного участия в восстании не принимают…
– И глупо… – Балашев буркнул про себя. Встает и уходит в соседний вагон в свое купэ. Он знает: большевики высказались – остальные, сколько бы они ни говорили, ничего не значат…
– Это все? – Гайда к Кушкову.
– Все!..
И все чувствуют, что один только Кушков, высказавшийся от Ревкома большевиков, имеет за своими плечами организованную силу пролетарских масс и авторитет…
Буцков, грустный, встает также из-за стола.
Солодовников опять что-то на ухо Гайде.
– Хорошо!.. Мы принимаем ваше предложение… – Гайда встает.
Политическое совещание о перевороте кончено.
Кончено – на глазах у целого города.
3. В мешке
Тук-тук… А потом голос:
– Разрешите?
– Пожалуйста.
Входит в купэ Буцков. Он еще мрачней, чем был вчера, когда они подъезжали к Владивостоку. Садится. Закуривает.
– Как вам это нравится?
Балашев трясет головой…
– Совсем не нравится!.. – он вскидывает фуражку на затылок, – корявое, широкое лицо, простые добрые глаза. – Это чорт знает… что… Этот Солодовников меня сбил с толку… Я отказался и передал ему всю разработку операций… Солдатом пойду…
– Да, трудно здесь развернуться…
– Мешок!.. Настоящий мешок!.. А Гайда не видит или не хочет видеть…
Папиросу за папиросой курит Бурков и молчит, углубившись в свои думы.
Он вспоминает, как он уехал на фронт. Думал там развеять свои сомнения и снова поверить… И как все вышло наоборот. Он там увидел подлинную, неприкрашенную правду всего того, во что верил и за что боролся… и… вспомнилась баронесса… И показалась она ему тогда такой ничтожной и жалкой интриганкой… Но вспомнил он и другую женщину – Ольгу… И тогда захотелось ему умереть… Он бросался впереди полка в атаку… И долго его щадила пуля, а вот на Тоболе наконец дождался… Тяжело раненым его увезли в тыл. Долго лежал в лазарете в Омске и там окончательно выздоровел и от ран и от Колчака. Вышел – все равно, куда было идти… Думал уехать за границу, да вот Гайда подвернулся: поехал с ним… Приехал. И снова захотелось настоящей новой работы… за народ… Не с этими, с Гайдой… а вот с тем, кряжистым рабочим – от большевиков… с большевиками… А как подойти – еще не знал… И думал, думал…
Думал и Балашев тоже и о том же…
– Да, вот… – Балашев заговорил, – этот большевик, тоже… – разве они правильно решили…
Тук-тук-тук…
– Войдите! – Балашев на дверь.
Черный, в мохнатой шапке, надвинутой на самые глаза, и в шинели с поднятым воротником, входит человек.
Балашев и Буцков вопросительно смотрят, ждут.
– Я – Штерн!
– A-а, товарищ Штерн! – Балашов вскочил, – вот хорошо… Только что говорили: разве вы правильно решили оказывать пассивную поддержку?.. Ну, скажите, вот вы военный, вы лучше понимаете… Рабочие получат оружие… ввяжутся неорганизованно в бой без директив, без вашего непосредственного и решительного руководства… Что получится?..
– Вот за этим я и пришел сюда: мне Революционный Комитет поручил договориться о военной стороне восстания на случай развертывания операций и втягивания рабочих масс в борьбу.
– Что – сговориться!.. Я рассорился из-за диспозиции с Солодовниковым: Гайда ему больше верит… Вот он, – Буцков, тоже не хочет вмешиваться, – не любит эсэров… Ну, а вы?.. Не берете восстания в свои руки… – вот мы теперь сидим и думаем, как будем выбираться из этой ловушки…
Штерн задумался. Теперь он ясно понимал, как был он глубоко прав, думая о том же. Тут что-то было в корне и с самого начала неправильно. Ревкому надо было перерешить…
– Знаете… – вдруг Штерн к ним, – знаете… я согласен с вами… Завтра у нас при Ревкоме будет заседание военного отдела. Хотите принять в нем участие?.. Может-быть, еще не поздно… Поправим дело…
Глаза Буцкова блеснули радостью, он подался всем корпусом.
– Я согласен! – быстро ответил он.
– Я вы? – Штерн к Балашову.
– Придем вместе…
– Хорошо! Я за вами пошлю.
– … И Александр прав… Разве утерпят грузчики, когда у них будут винтовки в руках… Да и какой дурак утерпит!.. – Баев возмущенно машет руками. – А потом – эта дыра, этот проклятый вокзал… Я не военный и то вижу, что не выбраться оттуда… Разве это война?..
Кушков улыбнулся – толстый Баев, действительно, никак не походил на военного.
– Ну, что ты хочешь? Ведь не можем же мы брать на себя ответственность этой явной эсэровской авантюры…
– Да, авантюра!.. И нужно или совсем не вмешиваться… а уж если вмешаться, так брать инициативу в свои руки, а не так: «вооружаемся… пассивно поддерживаем…» – по-меньшевистски…
– Да как же ее брать в свои руки, если это авантюра?..
– Эх!.. – Баев злобно махнул рукою, – да рабочие-то… рабочие ее сами возьмут… ведь не удержать… злоба накопилась… Грузчики – так те прямо кипят…
– Ну, и что тогда? – Кушков с ехидством Баеву.
– А то, что… разгромят всех нас и больше всего грузчиков…
…– Правильно!.. Гениально придумано, господин полковник… Они там, как в мешке… Хорошо, да и рабочих расщелкаем…
– Да, ваше превосходительство.
Розанов подумал.
– Вы только особенно-то много рабочим не выдавайте оружия…
– Будьте покойны, генерал! У меня там есть надежный человек – еще из Омска со мной, – он будет следить за выдачей.
– Прекрасно!.. Значит, нужно сговориться с консульским корпусом сегодня же ночью?
– Да… генерал… сейчас же… От них требуется только внешняя «локализация» восстания.
– Да!.. Итак – начнем миноносцем в три, господин полковник?
– В три! – И Солодовников, чуть наклонив голову, повернулся на каблуках и вышел из кабинета.
– Уже час!.. – американский консул взглянул на часы.
– Да. Закончим заседание… Итак – я резюмирую, – начал Таро, – по докладу генерала Розанова – мы не вмешиваемся активно в подавление восстания, а только «локализуем район» двумя внешними цепями – японской и американской.
– Это все, что я прошу от вас! – генерал Розанов встал и поклонился.
Таро улыбнулся.
– Союзное командование согласно…
Черные, огромные, стальные змеи – с обеих сторон гайдовского поезда проползли, охватили, лежат настороженные.
Это два броневика – калмыковский и семеновский – в погоне за Гайдой пришли сюда.
Ждут.
Ночь. А ветер хлещет с дождем. Начинается тайфун.
Гайдовский поезд освещен – там идет лихорадочная работа: раздают оружие рабочим. Грузчики первые с Эгершельда вооружились. Прибывают также и воинские части, перешедшие от Розанова к Гайде.
Гайдовские часовые перекликаются:
– Женька!.. Товарищ Цевелев…
– Я! – сзади из-под вагона голос.
– Ты что там?.. – и Горченко, тоже часовой партизан, пришел из сопок, и тоже не выдержало партизанское сердце – уже здесь, – ты что там?..
– Да, вот к Калмыку добираюсь…
– Погоди, не торопись. Сказано – под утро мы их окружим.
И… у-у-у-у-х… ух… ух… жжжжжшш.
Разворачивается тайфун.
Уже три часа ночи.
В Ревком, весь залитый дождем, быстро входит Штерн. – Кушков… придется наше решение пересмотреть: там, в самом штабе Гайды, раскол. Балашов и Буцков высказывают ту же мысль, что и я говорил по поводу нашей резолюции о восстании, а также и на…
Бууммм…
Все вскакивают.
– Поздно!.. – Баев надевает шапку и выходит в ночь, в тайфун.
4. Тайфун
– Товарищ Снегуровский. К вам товарищ… с поручением…
В свете фонаря белое крупное лицо, щетинистые хохлацкие усы из-под капюшона. С усов льет вода…
– Фу ты, бисова погода!.. – и Филипп Тимофеевич, хозяин нелегального «особняка», стал отирать усы.
– А, товарищ Дубровский…
– Вот от Штерна из штаба… – и Дубровский, токарь из военного порта, подал ему записку:
«…Организацию рабочих дружин и командование. По получении оружия – стягивай полукольцом от Гнилого Угла, Рабочей и Первой Речки к центру. Организуй непрерывную связь с Ревкомом и штабом, а также – поставь разведку. Свяжись с Баевым, который сейчас находится у грузчиков на Эгершельде.
Штерн».
В Мальцевском овраге тоже не дремлют.
В квартире толстого, добродушного, хорошего конспиратора и прекрасного товарища Бухтиярова идет усиленная подготовка и вооружение дружин. Весь стол завален испанскими браунингами.
Здесь работают максы[19].
Архипов, весь потный, с желтыми кудрями волос, в английском солдатском обмундировании – высокий, стройный – засучив рукава, отирает жирно смазанные револьверы… Сам раздает их, организует команды разведчиков.
Там же у них для связи со штабом Штерна – маленькая Ольга и Шаров дежурят.
Это внизу, в самом овраге. А немного повыше, в другом доме – работает Штерн со своим полевым штабом.
Буумм.
Вот еще… Редкие мерные выстрелы – и все в одну точку, в вокзал, туда, где стоит поезд Гайды. Это стреляет миноносец с рейда Золотого Рога.
Уже четыре часа утра.
Тайфун все усиливается и усиливается.
Ууууу… жжжжжжиии… ууииии… – воет и стонет, гремит камнями и ворочает хибарки на сопках.
Уужжжжжжжиии…
Утро. Серая муть ноябрьского утра с тайфунным дождем и снегом.
Слизкой мутью сдавила горбатые улицы морского города. А на улицах ветер полощет, как белые тряпки, воззвание «народного» правительства с ультиматумом Розанову о сдаче власти им – действительным представителям народа…
Но даже и ветер точно издевается над эсэровской литературой – рвет и смывает летучки и гонит их по грязным, залитым тайфунным и потоками, улицам.
А в туман и в свист ветра и сирен равномерно…
Бууммм… – выстрелы пушки с миноносца. И все по вокзалу.
А там, – стягиваются все отряды, делаются последние приготовления.
Семеновский и калмыковский броневики, почуяв опасность близкого соседства вооруженных грузчиков, под утро ушли со станции. Гайдовцы их не успели захватить и обезоружить.
Но Розанов не дремлет. Он тоже стягивает свои силы, группируя их по Алеутской и Светланской.
Всю ночь с американского крейсера «Бруклин» производили высадку десанта. К утру она была закончена. А потом, когда две цепи – японцев и американцев, – полукольцом охватили район восстания, оставив свободный выход в ноябрьскую полуобледенелую бухту – начальник штаба Гайды, Солодовников, отдал приказ выступать.
Только гайдовцы развернулись внизу по вокзальным путям, а Балашев вверху стал выводить батальоны с вокзала, торопясь ликвидировать пробку, образовавшуюся по лестницам и коридорам…
Вдруг, – совсем близко, вот тут, со всех сторон зачакало: та-та-та-та-та-та-та… Тарррр… – и залились многочисленные пулеметы.
Снизу, – по путям двигалась навстречу гайдовцам унтер-офицерская школа с Русского Острова, – прекрасно обученная и хорошо вооруженная американскими автоматами.
Сверху – на вокзал был брошен егерский полк…
И началось…
В гайдовском поезде переполох… – Куда-то скрылись эсэры… Неизвестно где Солодовников…
Уже стемнело…
В поезд вбегает Балашев.
– Бой проигран!.. Кольцо розановцев уже совсем сомкнулось… Мы окружены… За розановцами – японские и американские цепи… – Его шинель изорвана, фуражка в нескольких местах прострелена.
– Ну? – Гайда надевает шинель.
– Есть только один путь – сделать попытку прорваться внизу у порта через добровольный флот, через сад, на Светланскую, а там – через горы… в тайгу…
Гайда поморщился.
– А на Эгершельд?..
– Поздно – мешок: там уже грузчики пытались – американские пулеметы…
И Гайда ушел в цепь…
– Урраа!.. – кинулись в атаку гайдовцы через колючую проволоку заборов, через портовый дренаж.
– Урраа!..
Ночью, – прямо на трескотню пулеметов. И вот, когда уже начали отступать унтера и гардемарины – белыми метлами шаркнули прожектора «Микасо» и «Бруклина» и белым пологом накрыли цепи гайдовцев…
Та-та-та-та-та… таррр… – застрочили в упор пулеметы розановцев.
– Уррраа!.. – прямо на пули…
А грузчики в это время дерутся на Эгершельде, прорываясь к бухте.
Но кольцо и там замкнулось у моря. Оставлен свободный путь только в бухту…
Попробовали:
– Урраа!.. – с криками ворвались на пароход. Завладели.
– Выбирай якорь!.. – кто-то кричит, – уйдем в море… Но и туда снопами полос прожектора и – бууммм…
Жжжжжии – жжах… бахх… зззии… – прямо по рубке: смело несколько человек.
Перебежками по одному с трапа к бухте на лед. А в белом тумане: та-та-та… так-так… – немногим удается перебежать живыми.
Многие скошены пулеметами, падают вниз на лед и тонут…
А навстречу…
Урраа!.. – уже несется оттуда все ближе и ближе: смыкается кольцо…
– … Эх!.. Дьяволы… провокаторы… стратеги… – кряхтя лезет под вагон Баев. За ним несколько грузчиков тоже. Отстреливаются. Последний:
– Надо тикать, пока не поздно…
Дзанн! – по рельсе и рикошетом ему в живот.
Поздно – свалился, смолк…
Чок-чок…
– А а!.. Сволочи!.. – Баев нагнулся, рвет рукав и начинает обматывать руку: пониже локтя – кровь… Ну-ка, ребята, подержи винтовку…
Несколько грузчиков помогают ему, а потом все ползком, ползком под вагонами во тьму, наугад… что будет…
В вокзале шел бой в рукопашную гранатами и в штыковую…
Теперь – кончен.
Гирляндами висят по лестницам, балюстрадам, нишам готических окон – гайдовцы. Как дичь, набитая розановцами.
Задохлись – не вышли…
Кучами трупы навалены на вокзале и по путям… Трупы…
– Разрешите вас поздравить, господин генерал, с победой!.. – Таро чокается бокалом с Розановым.
– И с легкой победой… – добавляет майор Джонсон, начальник американской контрразведки.
– Да-а!.. – Розанов уже пьян. Он сплевывает и мычит что-то себе под нос.
Тайфун стихает.
Хлопьями ложится на трупы снег.
Ночь.
Кой-где – выстрелы: это гардемарины достреливают раненых пленных.
Совсем ночь. И караульные костры по улицам: американские и японские патрули возле них.
Консульский корпус ложится спать спокойно: локализация восстания вполне удалась.
Как по нотам.
5. Белый флаг
«…Иногда настроение отчаяния овладевает массами или группами после крупного поражения в классовой борьбе».
Н. Бухарин.
И над городом навис ужас.
По ночам с окраин – рабочих слободок, Гнилого Угла, с Эгершельда – прокрадывались к вокзалу тени, раскапывали из-под снега трупы и растаскивали к себе, а потом хоронили…
Шепотом разговаривали женщины по слободкам рабочих.
Не дымились фабрики и заводы – рабочие не работали.
По городу ползли страшные зловещие слухи.
Трупы, покрытые снегом, не убирались…
Кой-где из кучи торчала рука и засыпанная снегом точно махала белым флагом – флагом мира…
И трепетал ужас в сердцах…
А с Нагорной у «Бастилии» раздавались залпы – это расстреливали восставших…
В тюрьме – тоже ждали очереди…
А потом вдруг настала тишина…
…Бледное лицо.
Застывшие глаза.
– Не спавшие – не спавшие – не спавшие…
Ах! все ждавшие – ждавшие…
Глазаньки печальные,
Детка моя милая, на ресницах слезинки,
Как камушки беленькие,
Что вчера на убитых застыли…
Ах-ах! почему их убили…
Перестаньте плакать –
Стройными рядами хороните ваших мертвецов…
– Не умели биться…
– Так зачем молиться…
– Перестаньте – стыдно.
– Вы устали
– Отдохните Спите – спите…
– Тише! Сомнений не надо…
Тише! Не надо тоски…
Смолкла борьбы канонада,
Отзвуки гроз далеки…
…Вот и – «кончен их траур,
Отряхнулись и встали…»
– А на белых пальчиках-то кровушка…
…И все – все – все –
– Видят…
– … Ух, как страшно…
– Ух, какая темная ночь за окном…
…А слышите, как ветер воет.
– Нет
– Хорошо –
– Спите…
А вон… убитого несут,
– А чей это он…
…– миленький…
Тише…
…Ничей…
– Говорят, что там сегодня ночью расстреливали людей.
Тише…
…Ничей…
А хлебушко-то дорожает… Тише…
…Ничей… Расходитесь –
– кончено…
Тише…
…а-а-ах…
…как тяжело…
– Как тяжело,
если бы вы все знали…[20]
Продолжение следует...
